Обсерватория в дюнах - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 36

– Ты согласна быть моей женой? – настойчиво спросил он, чуть отодвигая ее от себя, чтоб заглянуть в лицо.

– Потом поговорим... послезавтра... Филипп, милый!...

Мальшет резко поднялся.

– Почему послезавтра?

Он прошелся по комнате, хмурясь достал папиросу. Мирра одернула платье, неохотно поправила прическу, надела свесившуюся туфлю.

– Эх, Филипп, ты хочешь испортить этот вечер? Зачем? Я так думала о тебе, желала этого дня.

– Ты согласна быть моей женой?

– Потом поговорили бы...

– Почему не сейчас?

– Я слишком утомлена для серьезного разговора.

– А-а... Разговор будет очень серьезный. Мальшет посмотрел на часы.– Ты права, уже половина второго, иди спать.

– Но я не хочу от тебя уходить.

– Можешьсидеть.

– Ты не хочешь меня поцеловать?

– А я не знаю, свою я невесту целую или, быть может, чужую?

– Никогда не думала, что ты такой ханжа! При чем здесь загс?

Мальшет бросил папиросу. В нем уже закипало раздражение, но он взял себя в руки.

– Мирра,– ласково позвал он ее,– что ты хочешь делать с нашей любовью?

– Я хочу любить тебя!

– Значит, ты не хочешь быть моей женой...– упавшим голосом ответил он.

– Эх! Зачем все портить? Так было хорошо! Я хотела говорить об этом послезавтра – в понедельник. Хоть два дня простого человеческого счастья. Я бы сама варила кофе, ухаживала за тобой, как твоя жена. А ты...

Мирра чуть не заплакала от разочарования.

– Но почему два дня,– Мальшет сел рядом и ласково взял ее руки в свои,– когда мы можем быть вместе всю жизнь?

– Мы не можем быть счастливы вместе,– тихо возразила Мирра.

– Это зависит от нас самих!

– Послушай, Филипп...– Мирра обняла его, но он не шевельнулся, словно одеревенел.– Неужели нельзя обсудить это потом? Я стосковалась о тебе. Я так устала, у меня был тяжелый день...

Мальшет гневно сбросил ее руку.

– Говори начистоту все! Почему мы не можем быть мужем и женой, как все люди! Ты же сказала, что любишь меня?

Мирра села в уголок дивана и заплакала навзрыд. Мальшет угрюмо смотрел на нее, но не трогался с места. Мирра плакала долго. Она поняла, что это был конец всему, и не в «ханжестве» Филиппа была причина, а в его чувстве достоинства. Приходилось объясняться откровенно.

Мирра всталаи села у стола, положив обе руки на его скользкую лакированную поверхность.

– Сядь,– сказала она Мальшету, и он тоже сел к столу.– У каждого человека свое представление о счастье,– начала Мирра.– У тебя Каспий, обсерватория... пустыня...

– Я все понимаю!– перебил ее Филипп, лицо его смягчилось.– Ты не можешь оставить Москву, свою научную работу. Я знал это. Моя мать тоже никогда бы не оставила Москвы. Я все понимаю и люблю тебя, какая ты есть. Я уже обдумал это. Ты будешь жить в Москве, я на Каспии. Я буду проводить свой отпуск в Москве, а ты свой на море. Два месяца в году вместе! Кроме того, ведь я часто бываю в Москве в командировках. Мирра, девочка моя, все это не препятствия, когда любишь.

– Ничего не получится!– расстроенно вскричала Мирра.– Я так мечтала создать у себя круг знакомых: артисты, писатели, ученые, академики! Самые интересные люди столицы. У меня есть где принять... У нас же прекрасная квартира в центре, я ее обставила по-современному, а летом эта дача... два рояля, в городе и здесь... Мачеха мне в этом поможет, она умеет принять. Я уже приобрела много таких друзей и... и...

– Салон!– зло усмехнулся Мальшет.– Значит, это правда, что ты выходишь замуж за Оленева,– соображая, сказал он.– Тебе импонирует, что он академик...

«Она сухая, расчетливая карьеристка или фантазерка, которая по наивности тешит себя иллюзиями...– подумал устало Мальшет.– Тоже мечты... Но какие убогие мечты!»

Мирра снова заплакала, опустив голову на стол.

– Чего же ты плачешь?– спросил Филипп.– Выходи за Оленева!

Мирра продолжала плакать, и Мальшет ласково погладил ее волосы.

– Кстати, ведь я не возражаю, чтоб ты принимала у себя своих друзей.

– Ничего не выйдет! Ты же всех разгонишь... О боже мой! Ты начнешь говорить им правду в глаза... Одному, что он начетчик, другому – бездарность или карьерист... или чиновник от науки. Ты способен, как тот... Яшка... назвать человека в глаза подлецом, просто чтоб объяснить, почему ты не подаешь ему руки...– Неужели у тебя все друзья такие?

– Нет, конечно. Они самые авторитетные, маститые, но они в грош не ставят каспийскую проблему и... и наверняка покажутся тебе бюрократами или дураками...

– Все это такая чепуха, Мирра! Поверь, что это несерьезно. На кой черт тебе нужен этот салон?

– Что ты!

– Тьфу! Ты выходишь за Оленева?

– Да.

Мальшета передернуло. И все же, подавив свое самолюбие, он сделал попытку убедить Мирру. Она же плакала – значит, любила его. Он привлек ее к себе и попытался убедить. Целовал ее мокрые от слез щеки и, как взбалмошного ребенка, убеждал, убеждал.

Она слушала, закрыв глаза, но когда Филипп сказал: «Ты устала, иди спать, а завтра пойдем в загс»,– она решительно замотала головой: нет, нет!

– Знаешь, ты кто?– вскипел Мальшет.– Ты самая обыкновенная мещанка, несмотря на все твои познания и таланты. Ничтожная мещанка новой формации в нейлоне и перлоне. А я... Ах, я дурак! Все видели, кроме меня. И ради такой, как ты, я...

Филипп махнул рукой и, не попрощавшись, пошел прочь по комнатам, по лестнице. Мирра сбежала за ним.

– Филипп, поздно, ты с ума сошел! Я не пущу тебя!

– Тише, ты разбудишь стариков, они наработались за день, убирая такую дачу.

Он надел пальто и шапку и распахнул наружную дверь. Мирра выбежала за ним.

– Там собака... Калитка заперта!

– Отпирай или я вышибу твою калитку!

Мирра накинула на голову дедушкин бушлат и, не говоря больше ни слова, прошла за Мальшетом в сад, открыла калитку. Собака спала в своей конуре.

– Филипп!...

Но Филиппа больше не было. Он ушел. Мирра заперла дверь и тяжело поднялась по узкой лестнице наверх. Она не плакала. Она медленно разделась и легла в холодную постель. За стеной гудел на ветру сад, бросался в стекло пригоршнями капель. В шуме ветра было что-то весеннее, что будоражило и нагоняло тоску. Чтоб избавиться от этой ненужной тоски, не надо было думать о Филиппе. Она вспомнила Оленева и застонала от внезапного неприязненного чувства. Минут через двадцать она встала, нащупала в шкатулке снотворное и, приняв его, попыталась уснуть. Но снотворное не подействовало, и Мирра пролежала до утра с широко раскрытыми глазами.

А Мальшет в это время быстро шагал по дороге к освещенной заревом огней Москве.

В предместье к нему подошли четыре личности с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза кепками Личности эти вынырнули из темной подворотни, как отвратительные порождения сырой бесформенной тьмы, вроде мокриц или пауков, но бесконечно опаснее.

Часы и деньги!—сказал тихо, но очень четко один из них.

И раздевайся... добавил другой, пощупав материю на его пальто, да не вздумай пищать, друг!

Блеснули финки.

Вам часы?!– задохнулся Мальшет

Обманутое чувство, жегшее оскорбление, нанесенное женщиной, нарастающее ощущение вины перед Лизой, раскаяние, уже терзавшее его, сознание, что он вел себя, как самый последний дурак,– все смешалось, оборотившись поистине страшной, слепой яростью. И он сорвал ее на этих тщедушных жуликах. Первым ударом в висок он свалил одного из них. Вторым, таким же по силе ударом, он перебил нос попятившемуся любителю чужих часов. Двое сразу бежали без единого крика в темноту, а этому, с изувеченным носом, пришлось очень плохо. Он хотел ударить Мальшета ножом, но в какую-то долю секунды Мальшет опередил его и так рванул ему руку, что высадил ее из плеча. Парень дико заорал от нестерпимой боли. Он пытался бежать, как его дружки, но Мальшет нанес ему такой сокрушительный удар под ложечку, что он, согнувшись вдвое и захрипев, упал ничком на землю. Тогда Мальшет опомнился и зашагал не оглядываясь.