Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр - Страница 45

Она решила вернуться домой, не дожидаясь наступления сумерек. Вдруг она вся затрепетала: ей послышался голос Готтлоба. Она обернулась и увидела его на меже, возвращавшегося с поля. Но он был не один. Отец Розы и сама Роза шли вместе с ним.

Он шел под руку со своей невестой, и они весело о чем-то разговаривали. Гретхен скрылась за деревьями, и ее не заметили.

Отчего же сжалось ее сердце? Отчего она бросила на Розу ревнивый взгляд? Почему вдруг перед ее духовными очами пронеслись все тайны супружеской жизни? Почему веселый смех Готтлоба и довольный вид Розы всюду преследовали ее? Отчего то, чему она прежде радовалась, огорчало ее теперь? Отчего у нее, у которой никогда не возникло ни единой дурной мысли, чужое счастье исторгало теперь горькие слезы?

И ни на один из всех этих вопросов она не могла найти ответа.

Она хотела встряхнуться, отогнать докучливые мысли и поднялась с места. Губы и глаза ее горели, как в лихорадке.

— Теперь я понимаю, — сказала она. — Меня просто мучит жажда и одолевает сон.

Она вошла в хижину, взяла огниво, высекла огонь и зажгла светильник.

Потом она открыла шкафчик и достала оттуда хлеб.

Но она с трудом съела только маленький кусочек, ей совсем не хотелось есть. Кроме того ей снова показалось, что хлеб имел тот же самый странный вкус, как и накануне. В углу стояла сыворотка. Она начала ее пить с жадностью…

Вдруг она остановилась. Ей показалось, что и питье отдавало какой-то странной горечью. Но ей так хотелось пить, что она не обратила на это никакого внимания.

— Господи! — сказала она. — Я, кажется, рехнулась! И она выпила всю сыворотку до последней капли.

Она почувствовала, что немного освежилась и прилегла, не раздеваясь, на постель из травы.

Но заснуть она не могла. Вскоре она почувствовала, что волнение ее усиливается. Казалось, что питье не только не утолило ее жажды, но даже еще более возбуждало ее. Она задыхалась взаперти, сердце ее усиленно билось, кровь стучала в висках.

Она не могла справиться с собой и встала, чтобы выйти на воздух.

Подходя к двери, она наступила на что-то ногой. Она посмотрела на пол и увидела какой-то блестящий предмет. Она нагнулась и подняла крошечный металлический пузырек, он был ни серебряный, ни золотой, а из какого-то странного, неизвестного ей металла.

Кто мог обронить этот пузырек? Гретхен прекрасно знала, что уходя, она заперла за собой хижину на ключ.

Пузырек был пуст, но запах его содержимого еще не выдохся. Гретхен припомнила, что такой же запах ей показался и в хлебе, и в простокваше.

Она провела рукой по волосам.

— Решительно, я не в своем уме, — проговорила она растерянно. — Пожалуй, г-н Шрейбер был прав, когда говорил мне, что одиночество вредно действует на человека. О! Боже мой!

Она старалась придти в себя. Она посмотрела вокруг, и ей припомнилось, что стулья и стол стояли теперь не на том месте, где она их поставила поутру. Неужели кто-нибудь входил сюда?

Она вышла на воздух. Большая часть ночи прошла, и теперь воздух стал свежее.

Однако ей стало еще душнее, она задыхалась.

Она растянулась на траве, но и трава жгла ее, как огнем.

Она пошла и легла на скалу, но камень, накалившийся за день от солнца, также показался ей горячей плитой.

— Что же она такое выпила? Что это был за любовный напиток? Кто принес этот пузырек?

Вдруг она задрожала всем телом: Самуил, вытесненный из ее памяти образом Готтлоба, пронесся в ее воображении.

Самуил! О! Конечно, он! Наверное, даже, он! И сейчас же на нее напал снова суеверный страх. Самуил был не кто иной, как демон. Да! Это верно! Он угрожал ей и теперь сдержал слово, он овладел ее мыслями, чувствами и приходил за тем, чтобы овладеть и всем ее существом. Демон ведь может проникнуть всюду, даже в запертые помещения, для него не существует замков. Гретхен чувствовала, что ей нет спасения.

И что же это за этакая тайна? К ее страху и отчаянию невольно примешивалось какое-то восторженное чувство. Она испытывала до боли жгучее счастье, при мысли, что она отдается во власть демону. Теперь она была уверена, что Самуил явится сейчас к ней, и ожидала его с нетерпением и с ужасом. Одна половина ее существа говорила: он сейчас возьмет меня, а другая говорила: тем лучше! Какое-то страшное опьянение овладело ее чувствами, голова ее кружилась от дьявольского наваждения. Ей хотелось поскорее отдаться демону.

На минуту снова у нее промелькнула мысль о Готтлобе. Но он уже стал представляться иным в ее воображении. Она не могла вспомнить о нем без отвращения. Чего он хотел от нее, этот мужик с мозолистыми руками, с грубыми манерами, неповоротливее его собственных быков! И вдруг она завидует Розе? Ревнует его к Розе? Нет! Нет! Ей нужен не такой муж и друг, не такой пень с руками, созданными для плуга, ей нужен юноша с открытым челом, с нежными объятиями, глубоким, проницательным взором, ученый, знающий все тайны трав, все лекарства для ланей и исцеляющий раненые души, умеющий лечить и умерщвлять.

Вдруг песок захрустел под чьими-то шагами. Она встрепенулась и вскочила на ноги.

Она широко раскрыла глаза.

Перед ней стоял Самуил.

Глава сорок четвертая Не следует шутить преступлением

При виде Самуила Гретхен выпрямилась и бросилась назад, но при этом как-то инстинктивно протянула к нему руки.

Самуил стоял неподвижно, при лунном освещении лицо его казалось еще бледнее и не выражало ни насмешки, ни торжества, ни ненависти, оно было сурово и даже мрачно. Он показался Гретхен еще величественнее.

Она продолжала пятиться к двери своей хижины, в ней шла борьба между страхом и очарованием, ноги ее направлялись к хижине, а рука и шея протягивались вперед к Самуилу.

— Не подходи ко мне! — дико вскрикнула она. — Скройся, демон! Ты страшен мне. Я ненавижу тебя, презираю, слышишь? Именем отвергнутой тобой Святой Девы повелеваю тебе: сгинь!

И она осенила себя крестным знамением.

— Не приближайся ко мне! — повторила она.

— Я не пойду к тебе, — медленно ронял слова Самуил.

— Шагу не сделаю к тебе. Ты сама придешь ко мне.

— Ах! Может быть, — простонала она с отчаяньем. — Я не знаю, чем ты опоил меня. Верно каким-нибудь адским зельем. Это яд? Да?

— Нет, не яд, а сок любимых тобой цветов, которые опорочили меня в твоем воображении. Это такой эликсир, в котором содержится экстракт сил природы, способный пробудить спящие силы творческой жизни. Любовь в тебе дремала, я ее пробудил к жизни. Вот и все.

— Увы! Цветы изменили мне! — вскричала она в исступлении.

Потом, устремив на Самуила скорее печальный, чем гневный взор, она тихо промолвила:

— Да, я вижу, что ты сказал правду, еще покойная мать моя все твердила мне, что любовь это страдание, и теперь, видишь, я страдаю. И она еще раз попробовала уйти.

Самуил не трогался с места. Его можно было принять за статую, если бы в его глазах не вспыхивали молнии страсти.

— Если ты страдаешь, — проговорил он, — то почему же ты не просишь меня исцелить твои муки?

А голос его, тихий и нежный, так и лился в душу Гретхен. Она сделала к нему шаг, потом другой, потом третий. Но вдруг снова бросилась стремительно назад.

— Нет, нет, нет! Не хочу! Ты страшный, проклятый человек! Ты хочешь моей погибели.

Потом она вдруг спросила его ласковым, покорным голосом:

— А правда, что ты можешь исцелить меня?

— Думаю, что могу! — ответил Самуил.

Она вынула из кармана складной нож, открыла его и подошла к Самуилу твердыми шагами.

— Не тронь меня, а то всажу в тебя нож, — сказала она.

— Ну так исцели же меня!

Но вдруг она отшвырнула нож далеко от себя.

— Что это? Я, кажется, схожу с ума! — прошептала она.

— Я прошу его вылечить меня, а сама угрожаю ему! Нет, мой Самуил, не бойся ничего. Видишь, я бросила нож. Умоляю тебя! У меня страшно болит голова. Прости меня! Исцели меня! Спаси меня!