Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр - Страница 33

— Ему не лучше? Ах, господи, когда же, наконец, приедет этот доктор.

— Полно, успокойся, — говорил Юлиус.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату быстрыми шагами вошел Самуил Гельб, так, как будто его ждали.

— Г-н Самуил! — вскрикнула ошеломленная Христина.

Глава тридцатая Самуил — врач

Самуил важно поклонился Христине. Ей показалось странным, что Юлиус не выразил ни малейшего удивления при виде своего друга, пошел к нему навстречу и пожал ему Руку.

— Ты изучал медицину, — сказал он ему. — Посмотри, что такое с нашим малюткой.

Самуил молча исследовал ребенка, потом, осмотревшись кругом и увидав кормилицу, подошел к ней и пощупал у нее пульс.

— Но, милостивый государь, — сказала Христина, у которой беспокойство сердца взяло верх над ужасом души, — у нас не кормилица больна, а мой ребенок.

— Сударыня, — учтиво и холодно отвечал Самуил, спокойно продолжая исследование кормилицы, — мать не хочет ничего знать, кроме ребенка, но врач ищет причину болезни. Нездоровье вашего ребенка — простое следствие нездоровья его кормилицы. Малютка голодает, потому что эта женщина не в состоянии его кормить как следует, вот и все. Перемена климата, образа жизни, быть может — тоска по родине, все это подействовало на женщину-иностранку и испортило у нее молоко. Надо немедленно заменить ее другой кормилицей.

— Заменить?… Но откуда же взять другую?

— Неужели по соседству не найдется какой-нибудь кормилицы?

— О, боже мой, я не знаю! Я такая беспечная, такая неопытная мать. Что теперь делать?

Ребенок снова закричал.

— Вы совершенно напрасно беспокоитесь, сударыня, — говорил ей Самуил все тем же холодным и учтивым тоном. — Ведь ребенок, в сущности, решительно ничем не болен, и никакая опасность ему не угрожает. Вы можете сделать вот что. Возьмите себе в кормилицы одну из молодых коз Гретхен.

— А Вильгельму не будет от этого нехорошо?

— Он будет прекрасно чувствовать себя. Только раз начавши, надо так уже и продолжать. Частая перемена молока может иметь свои неудобства. Притом коза такая кормилица, которая не будет тосковать по родной Греции.

Юлиус сейчас же послал за Гретхен, и она скоро пришла. Она, в свою очередь, не высказала ни малейшего удивления при виде Самуила. Христина, которая за ней наблюдала, заметила только на ее губах горькую усмешку.

Цыганочка ужасно обрадовалась, когда ей сказали, что одна из ее коз будет кормить маленького Вильгельма. У нее как раз была молодая, очень здоровая козочка с прекрасным молоком. Она побежала за ней. Пока она ходила, Самуил продолжал успокаивать Христину. Вообще его обращение с ней совсем изменилось, хотя его доводы от этого не стали убедительнее для нее. Он теперь говорил с ней крайне почтительно, с ледяной вежливостью, оставив свою прежнюю жесткую, насмешливую и надменную манеру.

Скоро Гретхен вернулась, приведя с собой чистенькую беленькую козочку. Она уложила ее на ковер. Христина подложила к ней Вильгельма, и ребенок принялся сосать с жадностью.

Христина забила в ладоши от радости.

— Ну, вот мы и спасены, — проговорил Самуил. Христина не могла удержаться, чтобы не бросить ему благодарного взгляда.

Этот странный человек сказал задумчивым тоном:

— Я люблю детей. Я хотел бы, чтобы у меня был ребенок. Дети прелестны и не горды, они слабы и не злы. Я люблю детей за то, что они еще не люди.

Он поднялся, собираясь уходить.

— Ты позавтракаешь с нами? — сказал ему Юлиус.

— Нет, я не могу, — ответил Самуил, смотря на Христину.

Юлиус настаивал. Но Христина ничего не говорила. Прошлое, забытое ею в порыве материнского чувства, вернулось, и из-за матери выступила вперед женщина.

Самуил, по-видимому, заметил молчание Христины и на настойчивые приглашения Юлиуса очень сухо ответил ему:

— Невозможно. Вели оседлать лошадь. Я тебе обратно пришлю ее из Неккарштейнаха.

Юлиус распорядился. Христина, перестав бояться, что Самуил останется, вполне овладела собой и принялась благодарить его. Когда пришли сказать, что лошадь подана, она вместе с Юлиусом вышла проводить его и снова поблагодарила. Но она не приглашала его посетить их. В то время как он садился на лошадь, она потихоньку спросила у Юлиуса:

— Как и почему Самуил Гельб очутился здесь, Юлиус?

— Клянусь тебе честью, что я и сам не знаю, как это случилось, — ответил Юлиус.

— Уехал! — сказала Христина со вздохом облегчения. Как раз в эту минуту Гретхен спустилась с лестницы и подошла к ним. Она слышала последнее слово Христины и, покачав головой, произнесла вполголоса:

— Ах, госпожа, неужели вы думаете, что он уехал?

Глава тридцать первая Кто выстроил замок

В одно утро, последовавшее за только что описанными событиями, близ Эбербахского замка собралась прелестная группа.

В десяти шагах от хижины Гретхен, совсем заново перестроенной и обращенной в хорошенький сельский домик, на зеленой лужайке, устроенной на земле, которую с этой целью насыпали на скалу, сидели на скамейке Христина и Гретхен. У ног их лежала белая козочка, которую жадно сосал прелестный полуголый ребенок, положенный на коврик, покрытый белоснежной простынкой. Козочка жевала траву, которую ей подавала Гретхен, и, казалось, понимала, что ей не следует шевелиться, пока ее молоком кормится ребенок. Христина, вооружившись веточкой, отгоняла мух, от прикосновения которых по временам вздрагивал белоснежный бок кроткого животного.

Ребенок, досыта напившись, закрыл глазки и уснул. Христина тихонько подняла его и положила к себе на колени.

Козочка, как бы поняв, что она более не ответственна за ребенка, вскочила на ноги, сделала несколько прыжков, чтобы размяться и подбежать к лани со сломанной ножкой, которая в эту минуту выставила свою умную головку из кустарника.

— Так вы говорите, госпожа, — спросила Гретхен, продолжая начавшийся между ними разговор, — вы говорите, что он появился перед вами совсем неожиданно, и что привратник не видел, как он входил?

— Да. Ты правду говорила, что он никогда не бывает ближе, как в то время, когда думают, что он далеко.

Гретхен на минуту примолкла и задумалась.

— О, да! — заговорила она с тем особенным пылом, которым часто отличалась ее речь. — Это не человек, это, наверное, дьявол! Я за этот год вполне уверилась в этом.

— Ты, значит, его видала это время? Он приходил сюда? Отвечай же, пожалуйста. Ведь ты понимаешь, до какой степени мне нужно это знать.

Гретхен как будто колебалась одну минуту. Потом, как бы на что-то решившись, она придвинулась к Христине и сказала ей:

— Можете вы дать мне клятву, что не передадите г. барону того, что я вам скажу? Поклянитесь мне в этом, чтобы я могла со спокойной душой все рассказать и через это, быть может, спасти вас.

— Да зачем же эта клятва?

— Слушайте. Через несколько дней после вашего отъезда моя раненая лань, несмотря на все мои заботы, оказалась при смерти. Я прикладывала к ране разные травы, я обращалась с молитвами к Божьей Матери, ничто не помогало. Она грустно смотрела на меня, словно укоряя меня в том, что я даю ей умереть. Я была в отчаянии. И вот мимо хижины проходили три или четыре незнакомых путника… Среди них был и этот Самуил Гельб. Он поднял голову, увидал меня, сделал своими длинными ногами три прыжка и подбежал ко мне.

— Я показала ему пальцем на бедную лань, которая лежала на земле и сказала ему: вы палач!

— Как, — сказал он, — ты дашь умереть своей лани, а, между тем, ты так отлично знаешь свойства всех трав!

— Да разве ее можно оживить? — воскликнула я.

— Конечно!

— О, спасите ее!

Он пристально взглянул на меня и сказал мне:

— Хорошо. Только заключим договор.

— Какой?

— Я буду часто приезжать в Ландек, и я не хочу, чтобы об этом знали. Я буду проходить в стороне от пасторского дома, так что Шрейбер не увидит меня. Но твоя хижина совсем близко от развалин, и я не могу от тебя скрыться. Так вот, обещай мне, что ты никаким способом, ни прямо, ни косвенно, не дашь знать барону Гермелинфельду о том, что я здесь бываю, и тогда я, в свою очередь, ручаюсь, что вылечу твою лань.