Кавалер Красного замка - Дюма Александр - Страница 54

— Конечно, да еще под руку с женщиной.

— Молодая она, хорошенькая? — закричал Морис, подбежав к генералу.

— Да, молодая, хорошенькая.

— Это он самый… и с гражданкой Диксмер!..

— Кто он самый?

— Мезон Руж… Зачем я, мерзавец, не убил их обоих!..

— Успокойтесь, гражданин Лендэ, — сказал Сантер, — их поймают.

— Как же, черт возьми, вы пропустили их? — спросил Лорен.

— Очень просто, — отвечал Сантер, — они знали пароль.

— Пароль! — вскричал Лорен. — Значит, между нами был изменник?

— Нисколько, гражданин Лорен, — отвечал Сантер. — Вы люди испытанные, и между вами не может быть изменников.

Лорен посмотрел вокруг себя, как будто ища изменника, о присутствии которого он объявил так решительно, и увидел нахмуренный лоб и сверкавшие глаза Мориса.

— О-го, — прошептал Лорен, — чтобы это значило?..

— Человек этот, вероятно, недалеко отсюда, — сказал Сантер. — Поищем хорошенько в окрестностях. Может быть, он натолкнулся на патруль, который был половчее нас и не поддался обману.

— Да, да, поищем, — сказал Лорен, схватив Мориса за руку, и под предлогом, чю идет на поиски, потащил его в сад.

— Да, будем искать! — сказали солдаты. — А наперед не мешает…

И один из них бросил факел в сарай, набитый хворостом и сухими досками.

— Иди же, — говорил Лорен. — Иди!

Морис не прекословил, пошел, как ребенок, за Лореном. Потом они, не обменявшись ни словом, добежали до моста и там остановились; Морис обернулся.

Небо побагровело на горизонте предместья, и из-за домов поднимались облаком бесчисленные искры.

XXXII. Клятва

Морис задрожал и протянул руку по направлению к улице Сен-Жак.

— Пожар! — сказал он. — Пожар!

— Ну, так что же, пожар… Далее? — произнес Лорен.

— Боже мой! Боже мой! Если б она вернулась!

— Кто же она?

— Женевьева.

— Женевьева, то есть мадам Диксмер, не правда ли?

— Да, она.

— Не беспокойся, не затем она ушла, чтобы вернуться.

— Лорен, мне необходимо отыскать ее, необходимо отомстить.

— Ого! — заметил Лорен.

— Ведь ты поможешь мне отыскать ее? Не правда ли?

— Разумеется, дело нетрудное.

— Почему?

— Если, насколько мне известно, тебя так интересует судьба гражданки Диксмер, то ты должен знать ее, а зная ее, узнать и ближайших ее друзей. Она, по всей вероятности, не оставила Париж — они все помешались на Париже — и скрылась у какой-нибудь искренней приятельницы, а завтра поутру — смотришь — к тебе придет записочка в этом роде:

И пусть означенный Марс явится к превратнику… в такую-то улицу, такой-то номер… и спросит мадам. Ясно?

Морис пожал плечами; он очень хорошо знал, что Женевьеве не у кого скрыться.

— Нет, нам не найти ее, — проговорил он.

— Позволь заметить тебе одну вещицу, Морис, — сказал Лорен.

— Что именно?

— А то, что, может быть, не велика беда, если ты и не найдешь ее.

— Не найду, Лорен? — сказал Морис. — Да это убьет меня!

— Так, значит, от этой-то любви ты чуть не умер?

— Да, — отвечал Морис.

Лорен призадумался на минуту и потом сказал:

— Морис, теперь около одиннадцати часов: улицы пусты… Вот каменная скамейка, как будто нарочно поставленная для двоих друзей. Позволь поговорить с тобой наедине. Даю слово, что я буду говорить чистейшей прозой.

Морис посмотрел вокруг себя и сел на скамейку. Лорен тоже осмотрелся и сел возле своего друга.

— Говори, — сказал Морис, опуская отяжелевшую голову на ладонь.

— Послушай, друг мой: без всяких предисловий, перифраз и комментариев скажу тебе одно: мы гибнем, или, вернее, ты нас губишь.

— Каким образом?

— Есть, мой нежный друг, некая статья Комитета общественной безопасности, объявляющая изменником отечества каждого, кто находится в сношениях с врагами вышеозначенного отечества. Гм!.. Знакома тебе эта статейка?

— Без сомнения.

— Знаешь ее?

— Да.

— Мне кажется, ты порядочно-таки изменил отечеству. Что скажешь на это? — спрашиваю словами Манля.

— Лорен!

— Да… если только ты не считаешь величайшими патриотами тех, кто дает жилье, стол и постель кавалеру Мезон Ружу, каковой, выражаюсь деловым слогом, вовсе не исступленный республиканец, по крайней мере на мой взгляд, и едва ли не принимал участие в сентябрьских событиях.

— Ах, Лорен! — вздохнув, произнес Морис.

— Вследствие всего этого, — продолжал моралист, — кажется мне, что ты немножно слишком дружен с врагами отечества… Пожалуйста, не горячись, любезный друг, и признайся лучше, что ты не из числа ревностных.

Лорен произнес эти слова так нежно, как только позволяла его натура, и проскользнул под своим замечанием с ловкостью, чисто цицероновскою.

Морис возразил ему только жестом.

Но жест этот был признан недостаточным, и Лорен продолжал:

— О, если б мы жили в оранжерейной температуре благородства, которая неизменно стоит на шестнадцати градусах, я сказал бы тебе: «Любезный Морис, это прекрасно, деликатно, так и приличествует порядочному человеку; будем немножко аристократами: это хорошо и отзывается приятным букетом» — но… мы жаримся теперь в температуре тридцати пяти или сорока градусов! В этой жаре поневоле кажешься льдиной; если же ты холоден — тебя подозревают: сам это знаешь, Морис, а если уж сделался подозрительным… тебе должно хватить мудрости, Морис, чтобы понять, чем ты вскоре будешь или, вернее, что вскоре будешь ничем…

— Ну, хорошо! Пускай убьют меня — и концы в воду! — вскричал Морис. — Ты знаешь, что мне надоела жизнь.

— Четверть часа назад, — перебил Лорен. — Значит, еще не слишком давно, чтобы я позволил тебе исполнить свою затею. Притом, если уж умирать в наше время, то надо умирать республиканцем; а ты умрешь аристократом.

— О-го-го! — вскричал Морис, у которого кровь начала кипеть от боли, происходящей от сознания своей вины. — О, да ты зашел, мой друг, слишком далеко!

— И пойду дальше; потому, что, предупреждаю тебя, если ты сделаешься аристократом…

— Ты донесешь?..

— Фи!.. Нет, я запру тебя в погреб и пошлю искать тебя с барабанным боем, как потерянную редкость, а потом объявлю, что аристократы, зная, что ты говорил им, скрутили тебя, измучили, чуть не уморили голодом; так что, когда отыщут тебя, как судью Эли де Бомона, мосье Латюда и других, рыночные торговки и тряпичники квартала Виктуар публично увенчают тебя цветами.

— Лорен, я чувствую, что ты прав, но я увлекся и скольжу по скату. Неужели ты негодуешь на меня за то, что меня увлекает слепая судьба!

— Не негодую, а просто хочу поссориться с тобой. Вспомни ежедневные сцены между Орестом и Пиладом, торжественно доказывающие, что дружба — чистейший парадокс, потому что эти образцовые друзья ругались с утра до вечера.

— Оставь меня, Лорен, сделаешь гораздо лучше.

— Никогда!

— В таком случае предоставь мне любить, быть безумцем сколько мне угодно, пожалуй, даже сделаться преступником, потому что я не ручаюсь за себя и в состоянии убить ее, когда опять увижу…

— Или упасть к ее ногам, — перебил Лорен. — Ах, Морис, Морис! Влюбиться в аристократку… Вот уж этого я никогда бы не подумал!

— Довольно, Лорен, умоляю тебя!

— Морис, я вылечу тебя, или черт меня побери! Не хочу, чтобы ты выиграл в лотерею гильотину, как выражаются наши лавочники… Берегись, Морис! Не выводи меня из терпения, не сделай из меня кровопийцу! Я чувствую непреодолимое желание поджечь остров Сен-Луи… Скорее факел, головешку!

Морис невольно улыбнулся.

— Кажется, мы условились говорить в прозе, — сказал он.

— Сам виноват, зачем своей глупостью доводишь меня до крайности, — сказал Лорен. — Послушай, Морис: будем пьяницами, будем делать предложения в собрании, изучать политическую экономию, но, умоляю Юпитером, любить только независимость.