Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 16

— Даже с королем?

— Напротив, я наговорю ему любезностей, от которых он придет в отчаяние.

— Превосходно! Это будет отменный удар!

— А вы, Жан, что там делаете? Ну-ка, высуньтесь из подушек, друг мой, а то вы совсем себя под ними похоронили.

— Что я делаю? Вы хотели бы это узнать?

— Да, быть может, это нам зачем-нибудь пригодится.

— Ну что ж, я полагаю…

— Вы полагаете?..

— Что сейчас все куплетисты в столице и провинции воспевают нас на все мыслимые мотивчики; что «Кухмистерские ведомости» крошат нас, как начинку для пирога; что «Газетчик в кирасе» целится прямо в нас, благо на нас нет кирасы; что «Наблюдатель» наблюдает за нами во все глаза; одним словом, завтра участь наша будет столь плачевна, что вызовет жалость у самого Шуазеля.

— Ваш вывод?.. — осведомился герцог.

— Вывод такой, что поеду-ка я в Париж и накуплю там корпии да бальзаму, чтобы было чем залечивать наши раны. Дайте мне денег, сестричка.

— Сколько? — спросила графиня.

— Сущий пустяк, две-три сотни луидоров.

— Видите, герцог, — обратилась графиня к Ришелье, — вот я уже несу военные издержки.

— В начале похода всегда так, графиня: сейте нынче, пожнете завтра.

Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.

Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.

— Вот, — изрек он, указывая на герцога и графиню, — эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.

— Заметьте, герцог, — добавила графиня, — что он и не подумает заниматься нашими делами; половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а остальные спустит в первом попавшемся притоне; и он, презренный, еще смеет жаловаться! Ступайте прочь, Жан, мне тошно на вас смотреть.

Жан опустошил три бонбоньерки и ссыпал их содержимое к себе в карманы, стянул с этажерки китайскую безделушку с бриллиантовыми глазами и с достоинством удалился, провожаемый криками выведенной из себя графини.

— Прелестный юноша! — лицемерно вздохнул Ришелье; так нахлебник хвалит юного баловня, мысленно желая ему провалиться сквозь землю. — Он вам очень дорог, не правда ли, графиня?

— Как вам известно, герцог, он весьма добр ко мне, и это приносит ему триста-четыреста тысяч ливров в год.

Прозвонили часы.

— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы уже почти одеты; покажитесь ненадолго своим обожателям, кои полагают, что настало затмение, и поскорее сядем в карету. Вы знаете, где предполагается охота?

— Вчера мы с его величеством обо всем условились: он поедет в лес Марли, а по дороге заедет за мной.

— Убежден, что король не отступит от этой программы.

— Теперь изложите мне ваш план, герцог, благо наступил ваш черед действовать.

— Сударыня, я написал племяннику, хотя, если предчувствие меня не обманывает, он должен уже находиться в пути.

— Господину д'Эгийону?

— И я буду весьма удивлен, если завтра же письмо мое его не настигнет; полагаю, что завтра, от силы послезавтра он будет здесь.

— И вы на него надеетесь?

— Ах, сударыня, у него бывают удачные мысли.

— Все равно положение наше весьма нехорошо; король и уступил бы нам, не испытывай он такого ужаса перед делами…

— И вы полагаете…

— И я трепещу при мысли, что он никогда не согласится пожертвовать господином де Шуазелем.

— Позволите ли вы мне говорить начистоту, графиня?

— Разумеется.

— Что ж, я верю в это не больше, чем вы. Король прибегнет к сотне уверток, не уступающих вчерашней, ведь его величество так остроумен! Что до вас, графиня, вы не дерзнете в угоду своему непостижимому упрямству поставить на карту любовь короля.

— Еще бы! Тут есть над чем подумать.

— Сами видите, графиня: господин де Шуазель останется при дворе навсегда; чтобы его удалить, нужно по меньшей мере чудо.

— Да, чудо, — повторила Жанна.

— А люди, к сожалению, разучились творить чудеса, — подхватил герцог.

— Погодите! — возразила г-жа Дюбарри. — Я знаю одного человека, он умеет творить чудеса и поныне.

— Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?

— Видит Бог, знаю.

— И вы молчали!

— Я только сейчас об этом подумала, герцог.

— Вы полагаете, что этот малый способен выручить нас из беды?

— Я полагаю, что он способен на все.

— О! А какое чудо он сотворил? Расскажите-ка мне о нем просто ради примера.

— Герцог, — промолвила г-жа Дюбарри, приблизившись к Ришелье и невольно понизив голос, — этот человек десять лет тому назад встретился мне на площади Людовика Пятнадцатого и предсказал, что я стану королевой Франции.

— Воистину, это чудо: такой человек мог бы и мне предсказать, что я умру первым министром.

— Не правда ли?

— О, я ни минуты в этом не сомневаюсь. Как, вы говорите, его зовут?

— Его имя ничего вам не скажет.

— Где он?

— Ах, вот этого-то я и не знаю.

— Он не оставил вам своего адреса?

— Нет. Он должен сам явиться за вознаграждением.

— Что вы ему обещали?

— Все, чего он попросит.

— И он не пришел?

— Нет.

— Графиня! Это еще большее чудо, чем его предсказание. Решительно, этот человек нам нужен.

— Но как нам его раздобыть?

— Имя, графиня, его имя!

— У него два разных.

— Начнем по порядку. Первое?

— Граф Феникс.

— Как! Тот человек, которого вы мне показывали в день вашего представления ко двору?

— Тот самый.

— Этот пруссак?

— Этот пруссак.

— Нет, я уже разочаровался в нем. У всех колдунов, которых я знал, имя оканчивалось на «и» или на «о».

— Все складывается превосходно, герцог, второе из его имен оканчивается так, как вам нравится.

— Как же оно звучит?

— Жозеф Бальзамо.

— И вы понятия не имеете, как его найти?

— Подумаю, герцог. Сдается, я знаю, кто может быть с ним знаком.

— Хорошо. Но поспешите, графиня. Уже час без четверти.

— Я готова. Карету!

Десять минут спустя г-жа Дюбарри и герцог де Ришелье бок о бок мчались навстречу охоте.

82. ОХОТА НА КОЛДУНА

Длинная вереница карет заполнила аллеи леса Марли, где охотился король.

Это называлось послеобеденной охотой.

В самом деле, в последние годы жизни Людовик XV уже не охотился ни с ружьем, ни с собаками. Он довольствовался тем, что смотрел, как охотятся другие.

Те из наших читателей, коим знаком Плутарх, помнят, быть может, что у Марка Антония был такой повар, который по очереди водружал на вертела одного кабана за другим, так что на огне румянились одновременно пять или шесть, и, когда бы Марк Антоний ни садился за стол, какой-нибудь из них непременно успевал поджариться до полной готовности.

Объяснялось это тем, что у Марка Антония в бытность его правителем Малой Азии было неисчислимое множество дел: он отправлял правосудие, а поскольку киликийцы — отъявленные воры, о чем свидетельствует Ювенал[18], Марк Антоний был весьма занят. Поэтому на вертеле, громоздясь одно над другим, его постоянно поджидали пять или шесть жарких на тот случай, если обязанности судьи вдруг позволят ему немного передохнуть и подкрепиться.

То же самое было заведено и у Людовика XV. Для послеобеденных охот загоняли поочередно двух или трех ланей, а он по настроению выбирал погоню поближе или подальше.

В этот день его величество объявил, что будет охотиться до четырех часов. Поэтому выбор остановился на той лани, которую гнали с полудня и теперь она должна была находиться где-то поблизости.