Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 12

— Как, герцог, вы просите об отставке? Что это значит?

— Ваше величество, вчера в присутствии госпожи Дюбарри вы подписали приказ о моем увольнении; эта новость обежала уже весь Париж и весь Версаль. Зло содеяно. Однако мне не хотелось бы удаляться со службы, которую я нес у вашего величества, до того, как мне будет вручен приказ об отстранении. Я был назначен законным порядком и не могу считать себя смещенным иначе как в силу законного приказа.

— Неужели, герцог, — воскликнул король, смеясь, поскольку суровая и исполненная достоинства манера г-на де Шуазеля внушала ему чувства, близкие к ужасу, — неужели вы, такой умный человек, такой поборник правил, поверили этим слухам?

— А как же, государь, — отвечал изумленный министр, — вы ведь подписали…

— Что именно?

— Письмо, которое находится в руках у госпожи Дюбарри.

— Ах, герцог, неужели вам никогда не приходилось мириться? Счастливый вы человек! Все дело в том, что госпожа де Шуазель — само совершенство.

Оскорбленный сравнением герцог нахмурил брови.

— Ваше величество, — возразил он, — вы обладаете достаточно твердым характером и достаточно добрым нравом, чтобы не примешивать к государственным вопросам то, что вы изволите называть семейными делами.

— Шуазель, я должен вам все рассказать: это ужасно забавно. Вы же знаете, что кое-кто вас страшно боится.

— Скажите лучше, ненавидит, государь.

— Как вам будет угодно. Ну вот! Эта безумица графиня поставила меня перед выбором: или отправить ее в Бастилию, или с благодарностью отказаться от ваших услуг.

— Вот видите, государь!

— Ах, герцог, признайте, что было бы жаль лишиться того зрелища, которое являл собою Версаль нынче утром. Со вчерашнего дня я забавляюсь, глядя, как из уст в уста перелетают новости, как одни лица вытягиваются, а другие сжимаются в кулачок… Со вчерашнего дня Юбка III — королева Франции. Умора да и только.

— Но что дальше, государь?

— Дальше, мой дорогой герцог, — отвечал Людовик XV, вновь обретая серьезность, — дальше будет все то же самое. Вы меня знаете: с виду я уступчив, но я никогда не уступаю. Пускай себе женщины поедают медовые лепешки, которые я время от времени швыряю им, как швыряли Церберу[9], а мы с вами останемся спокойны, непоколебимы и навсегда неразлучны. И раз уж мы с вами пустились в объяснения, запомните хорошенько: какие бы слухи ни распускались, какие бы мои письма вам ни показывали, не упрямьтесь и поезжайте в Версаль… Пока вы слышите от меня такие слова, как нынче, мы останемся добрыми друзьями.

Король протянул министру руку, тот поклонился, не выказывая ни признательности, ни укоризны.

— Теперь, любезный герцог, если вам угодно, приступим к работе.

— Я в распоряжении вашего величества, — отозвался Шуазель, раскрывая портфель.

— Что ж, для начала скажите мне что-нибудь по поводу фейерверка.

— Это было огромное несчастье, государь.

— Кто виноват?

— Господин Биньон, купеческий старшина.

— Народ очень вопил?

— Да, изрядно.

— В таком случае следует, быть может, сместить этого господина Биньона?

— Одного из членов парламента едва не задушили в свалке, поэтому парламент принял дело весьма близко к сердцу; но генеральный адвокат господин Сегье выступил весьма красноречиво и доказал, что несчастье было следствием роковой случайности. Он удостоился рукоплесканий, и вопрос исчерпан.

— Тем лучше! Перейдем к парламентам, герцог… Вот в этом-то нас и обвиняют.

— Меня обвиняют, государь, в том, что я не принимаю сторону господина д'Эгийона против господина Ла Шалоте, но кто мои обвинители? Те самые, что плясали от радости, передавая друг другу слухи о письме вашего величества. Только подумайте, государь: господин д’Эгийон превысил свои полномочия в Бретани, иезуиты были в самом деле изгнаны, господин де Ла Шалоте был прав; вы, ваше величество, сами законным порядком признали невиновность генерального прокурора. Не может же король сам себя опровергать. Министру-то все равно, но каково это будет по отношению к народу!

— Между тем парламенты набирают силу.

— Верно, набирают. Что вы хотите: их членов бранят, заточают в тюрьму, притесняют, объявляют невиновными — как же им не набирать силу! Я не осуждаю господина д'Эгийона за то, что он возбудил дело против Ла Шалоте, но я не прощу ему, если он это дело проиграет.

— Герцог, герцог! Ладно, зло свершилось, надо искать средство его поправить… Как обуздать этих наглецов?

— Пускай господин канцлер прекратит интриги, господин д'Эгийон останется без поддержки, и ярость парламента утихнет.

— Но это будет значить, что я пошел на уступки, герцог!

— Разве вас, ваше величество, представляет герцог д'Эгийон… а не я?

Довод был веский, и король это почувствовал.

— Вы знаете, — сказал он, — я не люблю причинять неприятности тем, кто мне служит, даже если они натворили глупостей… Но оставим это дело, столь для меня огорчительное: время покажет, кто прав, кто виноват. Давайте побеседуем об иностранных делах. Мне сказали, у нас назревает война?

— Государь, если вам и придется вести войну, то войну законную и необходимую.

— С англичанами, черт побери!

— А разве ваше величество боится англичан?

— Знаете, на море…

— Пускай ваше величество не изволит беспокоиться: герцог де Прален, мой кузен, ваш морской министр, скажет вам, что в его распоряжении имеются шестьдесят четыре линейных корабля, не считая тех, что в доках; далее, имеется довольно леса, чтобы за год выстроить еще двенадцать кораблей… Наконец, у нас есть пятьдесят превосходных фрегатов — это надежная позиция для войны на море, к континентальной войне мы готовы еще лучше: за нами Фонтенуа.

— Прекрасно, и все же с какой стати мне затевать войну с англичанами, любезный герцог? Аббат Дюбуа, куда менее искусный министр, чем вы, всегда избегал воевать с Англией.

— Я полагаю, государь, аббат Дюбуа получал от англичан в месяц шестьсот тысяч ливров.

— Что вы говорите, герцог!

— У меня есть доказательства.

— Ладно, но в чем вы усматриваете причины войны?

— Англия желает владеть всеми Индиями[10]. На этот счет мне пришлось дать вашим губернаторам самые строгие, самые непримиримые приказы. Первое же столкновение в Индиях — и Англия выставит свои требования. И нам не следует их удовлетворять, таково мое решительное мнение. Уважение к представителям вашего величества следует поддерживать не только подкупом, но также и силой.

— Наберемся терпения: кому какое дело до того, что творится в Индии — это так далеко!

Герцог принялся кусать себе губы.

— У нас есть casus belli[11] и поближе, государь, — сказал он.

— Еще один! Что же это такое?

— Испанцы притязают на Мальвинские и Фолклендские острова[12]… Англичане незаконно основали и заняли порт Эгмонт, испанцы выгнали их оттуда силой; поэтому Англия в ярости: она угрожает Испании, что пустит в ход крайние меры, если ей не будет дано удовлетворение.

— Что ж? Если испанцы все-таки не правы, пускай выпутываются своими силами.

— А Фамильный пакт[13], государь? Вы же сами настаивали на подписании договора, по которому все европейские Бурбоны оказываются теснейшим образом связаны и составляют оплот против любых замыслов Англии!

Король опустил голову.

— Не беспокойтесь, государь, — продолжал Шуазель. — У вас превосходная армия, мощный флот, достаточное количество денег. Я умею найти средства, не взывая ни к чьей помощи. Если будет война, она послужит к вящей славе вашего правления, а под этим столь простительным предлогом я рассчитываю ввести дополнительные поборы.

— В таком случае, герцог, пускай внутри страны царит мир, нельзя же воевать повсюду.