Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр - Страница 21

Наблюдения — сказали мы, но читателю это слово, быть может, покажется чересчур расплывчатым. В самом деле, какими наблюдениями был занят Жильбер? Ведь он и так знал замок Таверне как свои пять пальцев, поскольку там воспитывался, знал и всех его обитателей во всех их проявлениях, благо виделся с ними ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет!

Но дело в том, что нынче вечером на уме у Жильбера были не наблюдения, а совсем другое: он не столько поглядывал, сколько ждал.

Николь ушла из гостиной, оставив там Андреа; затем она медленно и небрежно затворила двери и ставни и вышла прогуляться в цветник, словно поджидая кого-то; затем, украдкой оглядевшись, сделала то, что сделала и что предстояло сделать и Жильберу, и, наконец, решившись удалиться, вернулась к себе в комнату.

Жильбер, само собой разумеется, замер, спрятавшись за стволом дерева, пригнувшись и не смея лишний раз дохнуть, но от него не укрылось ни одно движение Николь, ни один ее жест: затем, когда она скрылась из виду и он увидел, как осветилось окошко мансарды, он на цыпочках пересек открытое пространство двора, подобрался к окну, присел на корточки под окном и замер в ожидании, сам не зная, быть может, чего ждет, и пожирая глазами Андреа, спокойно сидевшую за клавесином.

Тут в гостиную и вошел Жозеф Бальзамо.

Увидя его, Жильбер содрогнулся, и его горящий взор устремился на двух участников сцены, которую мы только что описали.

Ему показалось, что Бальзамо осыпает похвалами талант Андреа, а та отвечает ему с обычной своей сдержанностью; что он с улыбкой настаивает, а она, прервав упражнения, отвечает ему и старается спровадить гостя.

Юношу привело в восторг то изящество, с каким удалился гость. Видя все, что произошло, он вообразил, будто все понял, на самом же деле не понял ничего, ибо в действительности оба участника сцены хранили молчание, и в этом было все дело.

Жильберу ничего не было слышно, он только видел, как шевелятся губы и движутся руки. Хоть он и был прекрасным наблюдателем, но разве мог он заподозрить тайну там, где вчуже все выглядело так естественно?

Когда Бальзамо ушел, Жильбер остался и погрузился уже не в наблюдения, а в созерцание красавицы Андреа, застывшей в непринужденной позе; затем юноша с удивлением заметил, что она спит. Еще несколько минут он не двигался с места, желая убедиться, что ее неподвижность в самом деле объясняется сном. Затем он выпрямился и стиснул голову обеими руками, словно, боясь, как бы под напором нахлынувших мыслей у него не лопнул череп; потом под влиянием желания, похожего на вспышку бешенства, он произнес:

— Только припасть к ее руке, только припасть губами к ее руке! Ну, Жильбер, смелее! Я так хочу!

Выговорив эти слова, он уже больше не боролся с собой, а устремился в прихожую и подкрался к двери гостиной, которая от его прикосновения открылась так же бесшумно, как до того перед Бальзамо.

Но едва он отворил дверь и оказался лицом к лицу с девушкой, от которой его ничто более не отделяло, как ему стало ясно, сколь чудовищно то, что он совершил: он, Жильбер, сын арендатора и крестьянки, робкий и даже почтительный молодой человек, который из глубины своей безвестности едва осмеливался поднять глаза на гордую и надменную девицу, сейчас коснется губами края платья или кончиков пальцев уснувшей принцессы, которая может, пробудившись, испепелить его взглядом. При этой мысли рассеялись все тучи упоения, сбившие его с толку и заморочившие ему разум. Он остановился, держась за наличник двери: ноги у него дрожали так сильно, что он боялся упасть.

Но Андреа была так глубоко погружена в задумчивость или сон — Жильбер так и не знал наверняка, спит она или задумалась, — что не делала ни малейшего движения, хотя могла бы слышать, как бьется у Жильбера сердце, которое он изо всех сил старался унять; он постоял еще мгновение в нерешительности: девушка была неподвижна.

Сидевшая легко опершись на руку, с длинными ненапудренными волосами, разметавшимися по воротнику и по плечам, она была до того хороша, что пламя, лишь приглушенное, но не погашенное страхом, вспыхнуло в нем вновь. У него опять закружилась голова; его охватило какое-то упоительное безумие; его сжигало желание дотронуться до какой-нибудь вещи, которой касалась она; и он снова сделал шаг по направлению к девушке.

Под его нетвердой ногой скрипнул паркет; при этом звуке на лбу у молодого человека выступил холодный пот, но Андреа, казалось, ничего не слышала.

— Спит, — прошептал Жильбер. — Какое счастье! Она спит.

Но через три шага Жильбер опять остановился: его смутило одно обстоятельство: это был непривычный блеск свечи, которая готова была погаснуть и испускала те последние яркие вспышки света, которые предшествуют потемкам.

Не считая этого, ни звука, ни дуновения не слышно было в целом доме; старый Ла Бри уже лег и наверняка уснул. У Николь погас свет.

— Ну, смелее, — сказал себе Жильбер.

И сделал еще один шаг.

Странно: паркет опять скрипнул, но Андреа не шевельнулась.

Столь крепкий сон показался Жильберу странным и даже испугал его.

— Она спит, — повторил он; мысли его метались, заставляя его двадцать раз в минуту менять решение, как это бывает с трусами и влюбленными: трусы тоже ведь не хозяева своему сердцу. — О Господи, она спит!

Так, переходя от страха к надежде, Жильбер очутился наконец в двух шагах от Андреа. Теперь он словно подпал под власть неких чар: захоти он убежать, бегство было бы невозможно: едва он вступил в сферу притяжения, центром которой была девушка, как почувствовал, что связан, опутан по рукам и ногам, побежден; он упал на колени.

Андреа по-прежнему была неподвижна, безгласна, словно статуя. Жильбер коснулся края ее платья и поцеловал его.

Потом он медленно, не дыша поднял голову: его глаза искали глаза Андреа.

Глаза Андреа были широко открыты, но она его не видела.

Жильбер не знал, что и думать, изумление буквально сразило его. На миг он перепугался, решив, что она умерла. Чтобы проверить, он осмелился взять ее за руку: рука была теплая, он почувствовал биение пульса. Но пальцы Андреа остались неподвижно лежать в пальцах Жильбера. Тогда Жильбер, несомненно опьяненный этим сладостным прикосновением, вообразил, что она видит, чувствует, что она угадала его немую любовь; бедный слепой глупец, он вообразил, будто она ждала его прихода, что молчание ее было знаком согласия, неподвижность — благосклонностью.

Тогда он поднес руку Андреа к своим губам и запечатлел на ней долгий лихорадочный поцелуй.

Внезапно Андреа вздрогнула, и Жильбер почувствовал, как она его оттолкнула.

— Я погиб! — шепнул он, выпуская руку девушки и падая ничком на паркет.

Андреа поднялась, словно подброшенная пружиной; глаза ее даже не скользнули по простертому на полу Жильберу, который был почти раздавлен стыдом и ужасом и даже не в силах был умолять о прощении, уверенный, что на это не стоит надеяться.

Но Андреа, высоко подняв голову и вытянув шею, словно влекомая какой-то тайной силой к невидимой цели, мимоходом задела плечо Жильбера, прошла мимо него и направилась к двери скованной походкой.

Чувствуя, что она удаляется, Жильбер приподнялся, опершись на руку, медленно повернулся и проводил ее изумленным взглядом.

Андреа приблизилась к двери, отворила ее, пересекла прихожую и подошла к лестнице.

Бледный и дрожащий Жильбер пополз следом за ней на коленях, не сводя с нее глаз.

«Она так возмущена, — думал он, — что не соблаговолила даже рассердиться; она пойдет к барону, расскажет ему о моем позорном сумасбродстве, и меня прогонят, как лакея!»

У юноши мутился разум при мысли, что придется покинуть Таверне и не видеть более ту, которая была для него светом, жизнью, душой; отчаяние придало ему храбрости: он вскочил на ноги и бросился вдогонку Андреа.

— О, простите меня, мадемуазель, заклинаю вас всем святым, простите! — лепетал он.

Андреа, казалось, не слышала; однако она миновала комнаты барона, не войдя к нему.