Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр - Страница 16

— Не сидеть же нам голодными, отец, — преспокойно заметила Андреа и, повысив голос, добавила: — Ну как, Леге, все готово?

— Готово, мадемуазель, — отвечала девушка, внося блюдо, источавшее весьма соблазнительный аромат.

— Кое-кто этого кушанья и в рот не возьмет, — в ярости вскричал барон, швырнув об пол тарелку.

— Быть может, наш гость не откажется, — холодно отозвалась Андреа. И, повернувшись к отцу, добавила: — Вы знаете, сударь, что у нас осталось только семнадцать тарелок из этого сервиза, а мне его завещала матушка.

С этими словами она разрезала пышущий жаром пирог, который поставила на стол очаровательная горничная Николь Леге.

6. АНДРЕА ДЕ ТАВЕРНЕ

Наблюдательность Жозефа Бальзамо находила себе обильную пищу в каждой подробности странной и одинокой жизни, которую вели эти люди в глубине Лотарингии.

Солонка — и та приоткрыла перед ним одну из сторон характера барона де Таверне, вернее, самую сущность этого характера.

Призвав на помощь всю проницательность, он вгляделся в черты Андреа, когда она кончиком ножа коснулась серебряных фигурок, которые словно сбежали с одного из тех полночных пиршеств регента, в конце которых на Канийака[31] возлагалась обязанность гасить свечи.

Движимый не то любопытством, не то иным чувством, Бальзамо глядел на Андреа с таким упорством, что менее чем в десять минут глаза их дважды или трижды встретились. Сперва чистое и невинное создание выдержало этот странный взгляд не смущаясь; но, кромсая кончиком ножа лакомство, созданное Николь, Бальзамо смотрел все пристальней, и горячечное нетерпение, от которого вспыхнули его щеки, мало-помалу передалось и девушке. Вскоре под влиянием тревоги, которую внушал ей этот почти нечеловеческий взгляд, она попыталась принять вызов и сама взглянула на гостя ясными широко распахнутыми глазами. Но не тут-то было: под магнетическими флюидами, исходившими от огненных глаз Бальзамо, ее веки налились страхом и боязливо опустились, и теперь она лишь иногда с опаской поднимала взгляд.

Между тем, пока между девушкой и таинственным путешественником шла немая борьба, барон то ворчал, то хохотал, то бранился, то сквернословил, как подобает истому деревенскому сеньору, и награждал щипками Ла Бри, который, к несчастью для себя, подворачивался ему под руку всякий раз, когда хозяин в болезненном раздражении испытывал потребность кого-нибудь или что-нибудь ущипнуть.

Барон ущипнул бы и Николь, как вдруг, несомненно в первый раз, его взгляд упал на руки юной горничной.

Барон обожал красивые руки, в молодости он из-за красивых рук совершил немало безумств.

— Посмотрите-ка, — заметил он, — что за прелестные пальчики у этой негодницы! Какая совершенная форма ногтя, как бы он изгибался — а ведь в этом и состоит высшая красота, — если бы колка дров, полоскание бутылок и чистка кастрюль не наносили ему ужасный вред! У вас словно слоновая кость на кончиках пальцев, мадемуазель Николь.

Николь, не привыкшая слышать от барона комплименты, смотрела на него с легкой улыбкой, в которой было больше удивления, чем гордости.

— Да, да, — продолжал барон, понимая, что творится в сердце кокетливой девушки. — Мой тебе совет, выставляй руки напоказ. Ах, любезный гость, уверяю вас, что наша мадемуазель Николь Леге в отличие от своей госпожи не строит из себя недотрогу и не боится комплиментов.

Бальзамо метнул быстрый взгляд на дочь барона и уловил на ее прекрасном лице тень самого благородного презрения. Он счел уместным состроить мину, соответствующую чувствам гордой красавицы, и, несомненно, угодил ей этим, потому что во взгляде, который она на него бросила, было уже меньше строгости и тревоги.

— Поверите ли, сударь, — продолжал барон, тыльной стороной ладони потрепав по подбородку Николь, которою, казалось, готов был восхищаться целый вечер, — поверите ли, ведь эта кошечка, подобно моей дочери, только что из монастыря и чуть ли не образование там получила. Мадемуазель Николь ни на шаг не отходит от своей хозяйки. Такая преданность порадовала бы господ философов, утверждающих, будто у этих созданий есть душа.

— Преданность тут ни при чем, отец, — недовольно возразила Андреа, — просто я велела, чтобы Николь от меня не отлучалась.

Бальзамо перевел взгляд на Николь, любопытствуя, какое впечатление произвели на нее гордые, едва ли не дерзкие слова госпожи, и потому, как поджались ее губы, он понял, что девушка весьма чувствительна к унижениям, на которые обрекало ее положение прислуги.

Однако обида, вспыхнувшая на лице горничной, тут же погасла; отвернувшись, по-видимому чтобы смахнуть слезинку, она взглянула в окно столовой, выходившее во двор. Все интересовало путешественника, казалось, он хотел что-то разведать у людей, к которым попал; да, все интересовало путешественника, а потому он проследил за направлением взгляда Николь, и ему почудилось, что за окном, на которое она смотрела с таким вниманием, мелькнуло мужское лицо.

«Право, в этом доме много любопытного, — подумал он, — здесь у каждого своя тайна; тайну мадемуазель я надеюсь узнать в самое ближайшее время. Тайну барона я уже знаю, а тайну Николь угадываю».

На мгновение он углубился в свои мысли, но барон тотчас же обратил на это внимание.

— Вот и вы замечтались! — сказал он. — Право, дождались хотя бы ночи, любезный гость. Мечтательность заразительна, и здесь у нас, как мне кажется, ничего не стоит подхватить эту хворь. Сочтем мечтателей. Мечтает мадемуазель Андреа — это раз; мечтает мадемуазель Николь — два; наконец, постоянно витает в мечтах бездельник, подстреливший этих куропаток, которые тоже, наверное, размечтались, когда он в них палил.

— Вы о Жильбере? — спросил Бальзамо.

— О нем. Он у нас философ, как и господин Ла Бри. Кстати, о философах. Не принадлежите ли вы часом к числу их друзей? В таком случае предупреждаю вас: моим другом вы не станете…

— Нет, сударь, я им не друг и не враг; я ни с кем из них не знаком, — отвечал Бальзамо.

— Тем лучше, черт бы их побрал! Это гнусные твари, не только безобразные, но и ядовитые. Своими максимами они губят монархию! Во Франции никто больше не смеется, все читают — и что читают? «При монархическом правлении народу нелегко сохранить добродетель»[32]. Или: «Истинная монархия есть учреждение, изобретенное с целью развратить народы и поработить их»[33]. Или, к примеру: «Если власть королей от Бога, то разве в том смысле, в каком ниспосылаются свыше хвори и всякие бедствия»[34]. Как все смехотворно! Добродетельный народ — ну кому это нужно, скажите на милость? Да, дела идут из рук вон плохо, и все началось, когда его величество удостоил беседы господина де Вольтера и стал читать книги господина Дидро.

В этот миг гостю снова смутно почудилось за окном то же лицо. Но едва Бальзамо стал всматриваться в это лицо, оно исчезло.

— Быть может, вы, мадемуазель, причисляете себя к философам? — с улыбкой осведомился Бальзамо.

— Не знаю, что такое философия, — отвечала Андреа. — Знаю только, что люблю все серьезное.

— Ах, дочь моя! — воскликнул барон. — Благоденствие, вот, по-моему, самая серьезная вещь на свете, любите же благоденствие.

— Но мне сдается, вы, мадемуазель, вовсе не питаете отвращения к жизни? — спросил Бальзамо.

— Всяко бывает, сударь, — отозвалась Андреа.

— Очень глупо, — заметил барон. — Вообразите, сударь, то же самое, слово в слово, я слышал и от собственного сына.

— У вас есть сын, любезный барон? — спросил Бальзамо.

— Видит Бог, это несчастье меня не миновало; виконт де Таверне, лейтенант конной гвардии дофина, превосходнейший молодой человек!

Три последних слова барон процедил сквозь зубы, словно нехотя.

— Примите мои поздравления, сударь, — с поклоном отозвался Бальзамо.