Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко) - Дюма Александр - Страница 88

— Я говорю, что у вашего дворецкого нет вин на все вкусы и что господа Лафонтен, Пелисон, Конрар[*] ничего не пьют у вас за столом: они не любят тонких вин. Что же тут поделаешь!

— И что же вы придумали?

— Я и покупаю их любимое вино «Жуаньи», которое они каждую неделю распивают в этом кабачке. Вот почему я здесь.

Фуке, почти растроганный, не нашел что ответить. Вателю же хотелось сказать очень многое.

— Вы бы еще упрекнули меня, монсеньор, — продолжал он, все более горячась, — что я сам езжу на улицу Планш-Мибре за сидром, который пьет господин Лоре[*] у вас за обедом.

— Лоре пьет у меня сидр? — со смехом воскликнул Фуке.

— Ну конечно, сударь. Оттого-то он и обедает у вас так охотно.

— Ватель, вы молодец! — воскликнул Фуке, пожимая руку своего дворецкого. — Очень благодарен вам: вы поняли, что для меня господа Лафонтен, Конрар и Лоре — те же герцоги, пэры и принцы. Вы образцовый слуга, Ватель, и я удваиваю вам жалованье.

Ватель с недовольным видом слегка пожал плечами и проворчал себе под нос:

— Получать благодарность за то, что исполняешь свои обязанности, оскорбительно.

— Он прав, — произнес Гурвиль, движением руки отвлекая внимание Фуке в другую сторону.

Он указывал ему на запряженную парой лошадей низкую повозку, на которой колыхались две обитые железом виселицы, положенные одна на другую и связанные цепями. На перекладине сидел стражник; с угрюмым видом он пропускал мимо ушей замечания толпы зевак, старавшихся разузнать, для кого предназначаются эти виселицы, и провожавших повозку до городской ратуши.

Фуке содрогнулся.

— Вы видите, дело решено! — сказал Гурвиль.

— Да, но оно еще не окончено, — возразил Фуке.

— Ах, не обманывайте себя напрасной надеждой, монсеньор! Если уж сумели усыпить ваше внимание, то теперь дела не поправить.

— Но я-то еще не утвердил приговора.

— За вас утвердил де Лион.

— Так я отправляюсь прямо в Лувр.

— Нет, вы не поедете туда.

— И вы предлагаете мне такую низость! — вскричал Фуке. — Вы советуете мне бросить на произвол судьбы друзей, сложить оружие, которое у меня в руках и которым я еще могу сражаться?

— Нет, монсеньор, я не говорил ничего подобного. Можете ли вы покинуть свой пост суперинтенданта в такой момент?

— Нет, не могу.

— Ну, а если вы явитесь к королю и он тотчас же сместит вас?

— Он может сделать это и заочно.

— Но тогда он сделает это не по вашей вине.

— Зато я окажусь негодяем. Я не хочу смерти моих друзей и не допущу этого!

— Разве для этого необходимо являться в Лувр? Имейте в виду, что, очутившись в Лувре, вы будете вынуждены либо открыто защищать ваших друзей, позабыв о личных выгодах, либо безвозвратно отречься от них.

— Этого я никогда не сделаю!

— Простите… Но король поставил вас перед выбором, либо вы сами предложите королю выбирать.

— Это верно.

— Поэтому нужно избегнуть столкновения, монсеньор. Вернемся лучше в Сен-Манде.

— Нет, Гурвиль, я не двинусь с этого места, где готовится преступление и где обнаружится мой позор. Повторяю: я не сделаю и шага, пока не найду средства одолеть своих врагов!

— Монсеньор, — возразил Гурвиль, — я пожалел бы вас, если б не знал, что вы — один из самых сильных умов на свете. У вас полтораста миллионов, вы занимаете королевское положение и в полтораста раз богаче короля. Кольбер даже не сумел убедить короля принять дар Мазарини. Когда человек — первый богач в государстве и не боится тратить деньги, то немного он стоит, если не добьется того, чего хочет. Итак, повторяю: вернемся в Сен-Манде…

— Чтобы посоветоваться с Пелисоном?

— Нет, монсеньор, чтобы сосчитать ваши деньги!

— Хорошо! — вскричал Фуке с загоревшимся взором. — Едем!

Они сели в карету и пустились в обратный путь. В конце Сент-Антуанского предместья они обогнали экипаж, в котором Ватель вез домой свое вино «Жуаньи».

Несшиеся во весь опор вороные кони министра испугали робкую лошадь дворецкого, который в страхе закричал, высунувшись из кареты:

— Осторожнее! Не разбейте моих бутылок!

IX. Галерея в Сен-Манде

В загородном доме Фуке человек пятьдесят ждали министра. Не теряя времени на переодевание, Фуке прямо из передней прошел в первую гостиную, где собравшиеся гости болтали между собой в ожидании ужина. За отсутствием хозяина его роль исполнял аббат Фуке.

Появление суперинтенданта было встречено радостными возгласами: веселость, приветливость и щедрость Фуке привлекали к нему сердца всякого рода деловых людей, а также поэтов и художников. Лицо Фуке, по которому его приближенные читали все движения его души, чтобы знать, как вести себя, — лицо это, никогда не омрачавшееся мыслями о делах, было в этот вечер бледнее обычного, что не ускользнуло от взгляда многих его друзей.

Фуке занял за столом председательское место, оживляя ужин своим весельем.

Лафонтену он рассказал об экспедиции Вателя за вином, Пелисону — историю с тощим цыпленком и Менвилем, так что все сидевшие за столом могли его слышать. Его рассказы вызвали бурю смеха и шуток, которую движением руки остановил Пелисон, все время остававшийся озабоченным.

Аббат Фуке, не понимая, почему его брат затеял разговор об этом случае, с большим вниманием прислушивался к его словам, тщетно стараясь найти разгадку по выражению лица Гурвиля или Фуке.

— Почему последнее время говорят о Кольбере? — заметил Пелисон.

— Это неудивительно, если правда, что король назначил его интендантом своих финансов, — возразил Фуке.

Едва он произнес эту фразу, как со всех сторон посыпались самые нелестные эпитеты по адресу Кольбера: «Скряга! Негодяй! Лицемер!»

Пелисон обменялся с Фуке многозначительным взглядом и сказал:

— Господа, мы отзываемся так дурно о человеке, которого совершенно не знаем. Это несправедливо и неблагоразумно; я уверен, что министр того же мнения.

— Разумеется, — отвечал Фуке. — Оставим в стороне жирных цыплят Кольбера и займемся лучше фазанами и трюфелями, о которых предусмотрительно позаботился Ватель.

Эти слова разогнали темную тучу, нависшую было над обществом. Гурвиль так усердно воодушевлял поэтов вином «Жуаньи», а аббат, сообразительный, как всякий человек, нуждающийся в чужих деньгах, так усердно развлекал финансистов и военных, что под шум болтовни и веселья рассеялись последние остатки тревоги.

После ужина Пелисон приблизился к Фуке:

— У вас какое-то горе, монсеньор?

— Да, и большое, — ответил министр. — Гурвиль вам расскажет.

— Нужно отправить всех лишних смотреть фейерверк, — сказал Пелисон Гурвилю. — Тогда и поговорим.

— Хорошо, — отвечал Гурвиль и шепнул несколько слов Вателю.

Последний тотчас увел в глубь сада дам, щеголей и праздных болтунов; немногие оставшиеся продолжали прогуливаться по галерее, освещенной тремя сотнями восковых свечей, на виду у любителей фейерверка, которые разбрелись по саду.

Гурвиль подошел к Фуке:

— Монсеньор, теперь мы все здесь. Считайте.

Министр обернулся и сосчитал: всех оказалось восемь человек.

Пелисон и Гурвиль прохаживались под руку с видом людей, болтающих о пустяках.

Лоре с двумя офицерами прогуливался тут же.

Аббат Фуке бродил один.

Министр ходил вместе со своим зятем де Шано и казался поглощенным тем, что ему говорил последний.

— Господа, — сказал он, — прошу вас не поворачивать головы и не показывать вида, что вы обращаете на меня внимание. Продолжайте ходить и слушайте. Мы одни.

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только доносившимися издалека возгласами веселых гостей, которые рассеялись по саду, чтобы лучше видеть фейерверк.

Странное зрелище представляли собой эти группы людей, как будто занятых беседой, а на самом деле жадно внимавших тому, кто, со своей стороны, делал вид, что разговаривает только со своим соседом.