«МиГ»-перехватчик - Юров (Корд) Роман - Страница 43

— Страшно, а куда деваться? Родни у нас тут нет. Мы с мужем приезжие были. Мужа, как в августе призвали, так ни одной весточки… — она промокнула концом платка сразу повлажневшие глаза. — А сидеть в Кубрино, по двадцать человек, в подвалах? Это им смерть! — она кивнула головой в сторону играющих на полу детей. — Лучше уж тут.

— Вы же, наверное, голодный? — сменила хозяйка тему, — потерпите чуток, скоро ужинать будем. Я морякам готовлю, они продуктов много оставили, всем хватит.

Разбуженный голосами, моряк, спавший на нарах, стянул с головы бушлат и захлопал сонными глазами. Это оказался тот самый Михайлов. Увидев Виктора, он сердито насупился и снова завалился спать, натянув бушлат на голову.

— «Хорошо я ему врезал, — подумал Виктор, — до сих пор зеленый весь и глаза в разные стороны косят».

Сердечно поблагодарив женщину, он вышел на улицу, подышать свежим воздухом. Как оказалось, хата, где приютили Виктора, оказалась на небольшой возвышенности, открывая неплохой обзор вокруг. На первый взгляд, село, невольно оказавшееся на линии фронта, производило впечатление неживого. На улицах не видно людей, не видно никакого транспорта. Сами улицы засыпаны снегом, только натоптанные пешеходные тропинки выделялись запутанным лабиринтом. Война прошлась по селу частым гребнем — многие дома были разбиты, на их месте были только отдельные стены и груды развалин, крыши большинства были сожжены, многие были изувечены черными проломами попаданий. И всюду, виднелись следы от осколков. Они испятнали деревья, черными оспинами покрывали беленые стены хат и оставляли светлые выбоины в кирпичах домов.

Однако жизнь здесь продолжалась. Курились редкие дымки труб, из-дворов доносились голоса. Причем часто эти голоса были женские. Пусть сюда и пришла война, но многие люди наперекор всему, невзирая на постоянные бомбежки и обстрелы, не спешили уходить из родных мест.

Солнце уже заходило, крася запад багряно-красными красками. Окружающие село полукольцом горы, разделенные посередине глубокой балкой, подсвеченные солнцем, казались темно-серыми. Хотя может так получилось в результате трехдневных боев? Этого Виктор не знал. Он стоял посреди улицы, любуясь закатом, радуясь тому, что несмотря ни на что, остался жив.

С наступлением сумерек жизнь в селе активизировалась. Засновали между домами оставшиеся люди, замелькали черные бушлаты моряков, яркие женские платки. Мимо Виктора, к колодцу, гремя пустыми ведрами, протопали двое ребятишек. Вид у них был важный, как-никак выполняют важное задание — обеспечивают семью водой.

Вразвалочку, по-морскому, подошел Хрящ. Выглядел старшина теперь орлом. Он сменил ушанку на бескозырку, а винтовку на ППШ. Его, туго затянутая ремнем, худая фигура, излучала силу и уверенность. Он все больше напоминал тех моряков, какими их Виктор помнил по фильмам. Увидев, что Виктор рассматривает тающие в сумерках горы, он сплюнул под ноги и прохрипел:

— Чертовы горы. Срыть бы их к чертовой матери. За три дня полбригады положили. — Хрящ снова сплюнул. — А знаешь, что обидно? — продолжил он, после короткого молчания, — мы ведь ее в первый день взяли. Раздавили немцев и взяли. Только, у наших снаряды кончились, а немцы все долбили и долбили. А потом танки подтянули. Вот танками и сковырнули нас с горы. Были бы у нас танки, хрен бы сковырнули. Сидели бы сейчас на горе, в блиндажах.

Из соседнего дома послышалось пение. Аккомпанемента было не слышно, только молодой сильный голос, который старательно выводил:

Зануда Манька, что ты задаешься?

Подлец я буду, я тебя узнал.

Я знаю все — кому ты отдаешься.

Косой мне Петька правду рассказал.

Песня оборвалась также внезапно, как и началась. Виктор с Хрящом молчали, задумчиво глядя на далекие заснеженные скаты. Старшина скрутил самокрутку, и с удовольствием задымил.

— Я там видел, — нарушил тишину Виктор, — наши в тельняшках были…

— Да многие бушлаты снимали, — Хрящ выпустил клуб сизого махорочного дыма, — снег глубокий. Жарко было. Да и так… чтоб немцы боялись. Мы когда в атаку идем, они сраться начинают. Эх, сколько там друзей моих полегло…

Внезапно Виктор вспомнил! Он ведь видел уже эту гору раньше, не один раз и даже как-то, еще в школе побывал на ней. Воспоминания нахлынули, перемешиваясь с действительностью, вызывая боль в висках.

— Вот там, — Виктор показал, на правую часть горы, возвышающуюся над всеми, — после войны памятник поставят. Якорь. Морской. Высоченный, серебристый якорь. Чтобы издалека, чтобы всем было видно.

Хрящ недоуменно посмотрел на Виктора, зло сплюнул под ноги и пошел хату. Виктору ничего не оставалось, как идти за ним.

Вечером в хате собрался весь взвод Хряща. Все одиннадцать человек. Набились битком большой комнате, сдвинув столы. Нашлось место и хозяйке с детьми и Виктору. Перед ужином Хрящ разлил всем водочную порцию, плеснул немного хозяйке, хотя та смущенно отнекивалась. Досталось и Виктору. Колючая пшенка, немного сдобренная луком, показалась ему необычайно вкусной. Он ел медленно, превозмогая боль, чувствуя как алкоголь растекается по венам, как постепенно уходит давящее чувство постоянной напряженности. За столом становилось немного веселее. Моряки, сперва перебрасывающиеся короткими фразами, говорили все громче, перебивая друг друга, шутили, вспоминали различные эпизоды из довоенной жизни, или веселые моменты, случившиеся на службе. Виктор, с голодухи, очень быстро опьянел и теперь просто слушал, стараясь не наболтать лишнего. Хозяйка, как он уже узнал, ее звали Маруся, раскрасневшаяся от выпитой водки, рассказывала, как жили под немцами:

— Приехали на машинах. Наглые, сразу давай по домам шарить, где-что понравилось, забирали себе, без разговоров. Вечно требовали сало, яйца. У нас три дня жили, четверо. Меня с детьми на кухню, а сами в доме. Но это еще ничего, многих с домов в сараи выгоняли. Еще, в самом центре поселка у нас розарий был. Красивый такой. Так они на его месте туалет открытый, поставили невысокие стенки, где-то с метр, вырыли ямы. Сидит немец в туалете, голова торчит из-за стенки, и лыбится на людей. Ходить мимо стыдно было.

А когда уходили, стали село жечь. Мы тогда ещё не знали, что это немцы жгут, думали, случайно, пожар. Побежали с соседями тушить. И видим, что это немцы выводят скот, сами в черных комбинезонах, с факелами и канистрами с бензином, черные и страшные. Собаки лают, скот мычит, немцы-поджигатели не дают тушить, отгоняют автоматами. Чудом нас не спалили. Страшно было, — она тихонько заплакала.

— Ничего, — прервал тишину высокий, плечистый моряк с усами, — они нам еще за все заплатят. Верно?

Его поддержал гул голосов. Виктор смотрел на этих моряков, на их обветренные лица и понимал, что они действительно могут заставить немцев заплатить за все. Сильные, уверенные в себе, не сломленные. Неудачное наступление не сломило их, но сделало злее. Именно благодаря таким людям наша страна смогла сломать хребет Германии и поднять победное Красное знамя над Берлином.

— Давайте выпьем за победу, — подобревший от водки и сытости Виктор достал флягу. — У меня тут неучтенка, трофейная. — И он ехидно улыбнулся удивленным морякам.

Делили коньяк долго, чуть ли не по каплям отмеряя в кружки, но в итоге досталось всем. Пусть и по чуть-чуть. Потом Виктор стал засыпать за столом. Он не то чтобы был пьян, но еда и алкоголь сильно разморили, неудержимо клоня в сон. Моряки еще пытали его за воздушные бои, он что-то отвечал, но больше на автопилоте. Наконец, Виктор тихонько добрался до своего топчана, где моментально провалился в сон.

Растолкали его затемно. На другом топчане посапывал Хрящ, из соседней комнаты доносился хоровой храп, а он ни как не мог понять, что от него хочет, этот знакомый усатый моряк.

— Вставай, — повторил усатый. — Машина скоро уходит!

Пришлось вставать, а потом плутать следом за усатым. по узким тропкам в полной темноте. Куда они направляются, он так и не понял.

— Вот и пришли. — У крупного здания стояли две крытые трехтонки. Смутно различимые в темноте люди, быстро грузили им в кузов носилки. — Поедешь с ними, мы договорились. На, держи! — моряк сунул ему полбуханки хлеба. — Ну, бывай, авиация. — Усатый пожал ему руку и растворился в темноте.