Письменники про футбол - Андрухович Юрий Игоревич - Страница 36

Когда Николаша кивал на Веталя, шо, вот, брат твой хоть соображал, то это не так обидно было — хоть кто-то из семьи удался, а вот если они оба, по Николашиной логике, были тупари, то тут Пистон бесился.

Снова дошла очередь, довольный Гвоздевский, предвкушая легкий куш, дернулся вправо, а Пистон снова исполнил в ближний, назло всем собравшимся и отсутствующим. Мяч только летел, а Николаша уже орал в полный голос, шо кому было, блядь, сказано. А потом мячик насадился на отогнутый штырек, которым должна была держаться несуществующая сетка, и стало совсем плохо.

Гвоздь сгреб сдувшийся мяч своей огромной пятерней, а Николаша скомандовал классу собираться на первый урок. Всем, кроме Пистона. «Иди, сука, чини нахуй, шоб к вечерней мяч был целый, чуешь?» А потом добавил, падло злопамятное: «Или свой неси, баранаускас[15], ба-ляя-дь». Пистон молча забрал у довольного Гвозди распоротый мячик, сдернул с бруса куртку и почапал к забору, стараясь дотянуть с запуском слез до дороги. Помнит, гнида, все он помнит…

В том-то все и дело, что у Пистона был свой личный мяч, настоящий «Адидас Танго», каким на чемпионате мира играли, чистая кожа и все дела… И ни-у-кого-шеньки такого быть не могло, откуда в жопе изумруды? Родыки дважды дарили ему советские обычные, один с черными пятнами, один прям с красными, так Пистон с ними спал по две недели, прежде чем во двор вынести, а тут реальный «Адидас», который пах настоящей кожей!

Скоро полгода, как Пистон катал его по коридору, стараясь с двух ног заслать стулу «между»[16] по десять раз кряду, а на ночь клал его себе в кровать, целовал его и нюхал. И чтобы вынести его сейчас, когда грязь еще окончательно не сошла? Нетушки, Николаич, тут ты хоть обосрись, а нету твоей власти!

…В декабре был зальный турнир, де-то в центре, в каком-то институте. Играли по пять плюс вратарь, так Пистон ухитрился даже с банки отдать с пяток плюс положить четыре (ПП)[17], один особенно фирменный, с груди, с двойничка, с центра поля да от перекладины. Короче, неожиданно дали ему лучшего игрока турнира, в придачу к грамоте с медалью за командную победу по его году.

Приз — мяч «Адидас» — вручал знаменитый вратарь Сивуха[18], от которого пахло приятным одеколоном и самое место которому, по пистоновому убеждению, причем даже до личной встречи, было во второй сборной Союза, а там и до первой не так далеко, если Ринат[19] сломается, не вечный же он.

Николаша тогда потрепал по башке, но так, шоб без расслабона. Это было очень приятно, и можно было строить мечтательные планы о переводе в центр, под нападающими, там, где играл любимый Завар[20]. Раньше туда путь был заказан, «девяткой»[21] наигрывался тренеров сынок, Сережа, а Пистон обычно пылил слева, на краешку, но после такого приза ведь можно было и попробовать. Тогда он был абсолютно счастлив, еще б батя с братаном это видели, но сварщики — это такая важная работа, что не отпустят на соревнования сына, а Веталь, он понятно где.

Зато Пистон взял с собой мяч, когда после Нового Года поехали к нему на свиданку полдневную в Вакуленцы, на зону строгого режима. Матушка тогда разоделась первый раз в дубленку и как раз в электричке разругалась с Катькой по-смертельному. В свидальном домике они, правда, угомонились, а Виталик заценил мячик, набил на коленках раз тридцать, не опуская на ноги, и хвалил сильно младшенького. А когда расставались, Пистон даже решил оставить мяч ему, но Веталь отказался, сказав, шо у него на киче тоже есть мячик, пусть и советский, но не сильно разбитый, и его даже пускают каждый день побуцкать на баскетбольную площадку после завтрака.

Пистон еще обрадовался, что брат на хорошем счету у начальников. Катя хныкала, но Веталь ее успокоил, сказал, шо лучше уж тут, чем в Афгане, как пацаны. Матушка, конечно, тоже заплакала, когда Виталика забрал вертухай[22], а потом, на выходе из главных ворот, когда увидала, как ВОХРА[23] ломами пробивает мусор в самосвале, так вообще зарыдала громко полными соплями в новую дубленку назло Катьке.

Но Пистон был спокоен за Веталя — кого попало мусора на спортплощадку не запустят. А как только его призовут в сборную или «Динамо» Киев, можно будет попросить Лобановского позвонить главному по зоне, чтобы Веталя досрочно выпустили, потому что у советских спортсменов все родственники должны быть на свободе, в этом как раз сомнений не было.

«Шо ж ты мени мишаешь, скаженый», — заорала бабка с двумя авоськами, в каждой из которых значилось по трехлитровой банке с молоком, и вырвала, паскудница, из таких приятных воспоминаний. Старая, видать, перевозбудилась от собственного счастья — надыбать молока, когда в магазинах полный голяк, по нынешним временам это шо-то типа победы в специальном старушечьем спортлото. Можно было б прочитать ситуацию и, сыграв на опережение, отскочить чуть назад, шоб она успела на троллейбус, но Пистон замечтался как раз на ее траектории, так что «четвертый» уже ушел и бабку предстояло слушать до следующего.

Она расставила авоськи по остановке и заняла круговую оборону, но о помехе не забыла, роняя одно за одним обидные прилагательные: «шлемазый», «скаженый», «пионер никудышний». Вообще-то вне школы Пистон галстук не носил, не любил он это дело. Такое практикуют только заучки, которым мамы покупают специальные бордовые шелковые галстуки, чтоб они потом стали комсомольцами и поступили в институт.

Но ничего, позже подравняемся. По жизненному плану Пистон должен был выйти в мастера, получить квартиру, вне очереди купить машину и сразу ее продать. Надо только тренироваться изо всех сил, и тогда будешь пахнуть не самогоном, а одеколоном, будешь носить настоящий «Адидас» каждый день и летать на самолетах туда, куда никаким комсомольцам нельзя.

Переключившись на эту светлую идею, Пистон позабыл о вредной бабке и собрался было высчитать процентные шансы на профессиональную карьеру в высшей лиге (посчитать каждый год по всем ДЮСШ области да прикинуть, что выйдет в люди один пацан на город), как к киоску «Спортлото» размашистой походкой подлетела тетка с высокой белой прической, в полушубке без рукавов. Солнце уже долбит, как не в себя, а эта еще в мехах. Мебельная или с овощебазы, Беня Бенционовна таких безошибочно называла «дамами». Вот щас она купит много билетов, фартовые и останутся, самое оно.

«Слышь, родная, дай мне десять, а?» — начала эта блатная, и Пистон напрягся. Что изнутри ответила злая тёханка, не было слышно, но, видать, и тут залупилась. «Да мне на тебя похуй», — ответила ей дама в полушубке и зачем-то начала блевать на прилавок, то ли принципиально, то ли просто так совпало. По всему выходило, шо билетов ей не продадут, и Пистон на всякий случай сдал подальше от кипиша, поплотнее прижав к себе пробитый мяч.

«Та ебалася б ты в рот!» О-го-о-о… По-прежнему было не слышно, чего там затирает продавщица, но визг уже можно было вполне разобрать. Серьезная мадам аккуратно вытерла рот двумя пальцами, и резко добавила вполоборота к киоску: «Про-шман-довка!» Пистон быстро отвел глаза и уперся в бабку с авоськами. Та малость прибилась от такого расклада, только пасть и приоткрыла.

Дама в меховой жилетке, по-прежнему пошатываясь, выканала на остановку и остановилась, наводя резкость на двух имеющихся в ее распоряжении людей. «Бабушка, блядь, ну шо ж ты тут стоишь, родная?» — начала она и почему-то решила громко заплакать, совсем как артистки в ТЮЗе. «Как же ж мне тебя жалко, ба-бу-ш-ш-каа», потом полезла в карман жилетки и надыбала там нехилый пресс капусты, перетянутый резинкой. Про деньги в таком виде Пистон даже и не слышал, только помечтывал, примеряя даже не на себя, а, к примеру, на доблестного голкипера Сивуху.