Благоуханность. Воспоминания парфюмера. - Веригин Константин Михайлович - Страница 10

Обычно на заутреню ехали мы в другой конец города, в домовую церковь Красного Креста, представительницей которого была в Ялте княгиня Барятинская. В эту Святую ночь туда съезжалось все общество города. Небольшая церковь была украшена белыми цветами и сияла огнями бесчисленных свечей. Нарядные дамы в светлых платьях, с ожерельями из драгоценных яичек, нередко работы Фаберже; мужчины во фраках и в парадных мундирах при орденах и отличиях. Радость службы. Счастливые лица. Все казались милыми и близкими в эту Святую ночь. "Христос воскресе!" Троекратные лобызания. Милое смущение барышень. Ночное непривычное небо. Отъезд на разговины. Пасха...

Среди целого ряда лет особенно запомнилась мне пасхальная ночь 1915 года. Погода стояла чудная, и вся Ялта утопала в цветах. В церкви были мы с матерью все трое, а рядом с нами стояли и наши кузены с тетей. Мы ехали разговляться к ним. Еще в экипажах мы обменивались маленькими подарками, наполнявшими наши карманы. Как радовали нас эти подарки! Не успевали экипажи подкатить к подъезду по мелкому песку аллеи, как входные двери распахивались и верный дворецкий, два лакея и старшая горничная тети выходили встретить нас и помочь выйти из колясок. Мы христосовались со всеми. Все это были люди, знавшие нас с самого рождения и которых мы любили как родных.

Из большой прихожей переходили мы в залу. Все лампы на стенах и центральная люстра заливали нас светом. На всех столах стояли букеты цветов. Запахи роз, ландышей, сирени, фиалок, гиацинтов сливались в чудесный аккорд. Но из столовой лились другие волны ароматов, которые казались нам крепче, громче, стремительнее запахов весенних цветов. И мы не задерживались в зале — нас притягивал пасхальный стол. Столовая была такой же длины, как и зала, но значительно уже ее. Огромный стол был заставлен множеством яств. Казалось, все, что мы любим, находилось на нем. И подавалось все так красиво, средь гербового серебра, граненого хрусталя и цветов, что было даже жаль нарушить это великолепие, приступая к еде. И как все это пахло! Повар тети был настоящим виртуозом. Все приготовленное им было не только отменно вкусным, но и безукоризненно представлено. Для пасхального же стола заготовлено было такое количество блюд, что и попробовать все было невозможно. Успокаивало лишь сознание того, что стол оставался накрытым целую неделю и что за это время можно было узнать вкус всего.

Посреди стола возвышался огромный кулич-баба с сахарным барашком и хорувью над ним. С обеих сторон от кулича блестели груды веселых яиц всех оттенков и красок. На углах стола стояли куличи поменьше и четыре творожные пасхи — заварная, сырная, шоколадная и фисташковая, чудесного светло-зеленого цвета. Куличи были и домашние, очень сдобные и вкусные, и заказные — легкие, шафрановые. Тут же были выставлены два окорока, украшенные глянцевой бумагой, и множество мясных и рыбных блюд. Помню цельного молочного поросенка, окорок телятины, индюшку, пулярду; помню дичь в брусничном варенье; помню заливную рыбу, и осетрину, и семгу, и балык осетровый и белорыбий, и тут же копченый сиг — величайшее достижение русской кулинарии. Помню блюда с паюсной и зернистой икрой, окруженной прозрачным льдом. Были и обычные закуски: грибы, огурцы, редиска, сардины, фуа-гра. В двух местах стола возвышались высокие хрустальные вазы на серебряных подставках, полные редких для сезона фруктов, и другие вазы, поменьше, с шоколадными конфетами, пастилой, тянучками, мармеладом, изюмом, орехами и миндалем. На двух же концах стола, чередуясь между блюдами, стояли бутылки и граненые графины с разноцветными винами. Сколько было одних водок, настоек: польская старка, белая, рябиновая, перцовка, лимонная, зубровка и настоянная на душистых почках черной смородины!.. Для дам же были более легкие вина: мадера, херес, портвейн, шато-д'икем и старый барсак. И благородные бургундские вина для любителей-знатоков.

Что за незабываемый пасхальный аромат поднимался от такого стола! Был он и легким, весенним, словно пронзенным сиренью, и таким вкусным, съедобным, щекочущим ноздри. Ванильный дух куличей и свежесть сырных пасок ярко выделялись на басовом фоне мясных блюд и более высоких тонах рыбных запахов. И что-то детское чувствовалось в аромате шоколада и сладостей; диссонансом взлетала вверх благоуханность свежего ананаса. От водок же и вин поднимался легкий хмель, особенно подчеркивающий каждое блюдо. И во все это вливались аромат весенних цветов, и духи дам, и дыханье нашей молодости.

От непривычно бессонной ночи, усталости, еды начинала кружиться голова. Ночь проходила, наступал ясный рассвет, и ты казался себе переполненным светлым блаженством, когда голова касалась наконец белой и свежей подушки.

В 1915 году гимназии закрывались раньше. Множество офицеров выбыли из рядов армии из-за ранений, были убитые; ускоренные курсы спешно готовили молодых прапорщиков из только что закончивших средние учебные заведения. В младших же классах детей переводили без экзаменов, по годовым отметкам.

Это лето моя мать и тетя Леля решили провести вместе в орловском имении Нечаевых-Войне. Из Ялты мы выехали рано утром на нескольких автомобилях. Дорога лежала через Алушту в Симферополь, где для нас был подготовлен целый вагон первого класса, последним прицепленный к поезду. Погода стояла ясная, и мы с жадностью смотрели на чудесные виды Крыма и радовались нашей свободе и возможности провести вместе длинные летние месяцы. В вагоне нас было девять детей и тетя, гувернантки, прислуга, и так весело было сознавать, что весь вагон занят нами и что можно "ходить в гости" из купе в купе и чувствовать себя всюду своими. Только мать и сестра Ольга были не с нами — они приехали две недели спустя. Два дня пути прошли незаметно. Вот полустанок Отрада, где поезд задержался на полминуты, чтобы отцепить наш вагон. Мы выглядываем из окон и видим веселые лица кучеров, экипажи, тройку и фуру для багажа. Пахнет северной весной, лошадьми, деревней. Пока люди проверяют багаж, старший кучер подает первый экипаж — нарядный, удобный, вместительный. В нем размещаются тетя с дочерьми — старшей, пятнадцатилетней Зиной, и крошками Таней и Ириной. Туда же садится английская гувернантка, тонкая и сухая, мисс Теннисон.

Вслед за первым экипажем подкатывает тройка со вторым кучером, молодым красавцем Никитой. Синяя шелковая рубаха, черный бархатный жилет с серебряными пуговицами, шапка с павлиньими перьями. Видно, что и сам Никита горд собой, своим нарядом, конями и что ему весело везти нас. Все мы, мальчики, размещаемся вместе: Андрей, Миша, Борис, Олег и я — самый старший. Быть одним, без взрослых, кажется так приятно, и мы боимся лишь того, что тетя может еще передумать и велеть сесть с нами молодому гувернеру моих кузенов.

Но вот и остальные разместились по коляскам. Раздается милый голос тети Лели: "С Богом, Никита, трогай!" — и веселой рысью отъезжает от полустанка наш караван.

Теперь, в век аэропланов и автомобилей, мало кто знает наслаждение от езды на лошадях. Надо любить деревню, поля и леса, и живительный воздух, и мерное покачивание, и близость земли.

Быстрота смены пейзажа за толстыми стеклами автомобиля дает теперь лишь радость передвижения да опьяненье скоростью — люди не знают счастья чувствовать землю, замечать всякий поворот, радоваться цоканью копыт по дороге. А как удивительно несется тройка! Нет на Руси запряжки красивее ее! Сколько в ней удали, и собранности, и мощи, и лихости, и размаха!