Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай - Страница 25

Девушка рывком повернула голову и радостно вскрикнула:

— Фрэнк! Наконец-то! Я так соскучилась без тебя. Отчего ты мне редко писал? Всего три открытки из Буэнос-Айреса.

— Зато многое есть, что рассказать. Давай, Гло, смоемся отсюда!

— У меня по расписанию лабораторные занятия... А, да черт с ними!

Это был долгий, счастливый день.

Почему-то врезалась в память вывеска — сейчас, сколько ни старайся, не вспомнишь, где, на какой улице мы ее заприметили: «Лучшие в мире пирожки!» Плутоватый грубо намалеванный толстяк в поварском колпаке хвастливо указывал на блюдо с дымящимися эмпанадас. «Ой, Фрэнк, остановись. Это безумно вкусно!» — «О’кей, мэм!» Взяли полдюжины сочных, щедро сдобренных специями мясных пирожков и бутылку сухого красного вина. «Да ты что? — прыснула Глория, когда я стал шарить по прилавку в поисках ножей и вилок. — Настоящие эмпанадас едят руками. Смотри, вот так. Только осторожно, не облейся соком». За все три с лишним месяца, прожитых в Сантьяго, мне ни разу не доводилось до этого дня бывать в загородном парке на горе Святого Христофора. «В честь Колумба, наверное, нарекли сей холм?» — «Позволяете себе богохульствовать, мистер О’Тул?» — скрипучим голосом строгой аббатисы, дурачась, спросила Глория. «Грешен, матушка настоятельница. Давно погряз в богомерзком атеизме. А крестик ношу из чистого пижонства — я ведь престарелый фат, бонвиван, жуир и даже, можно сказать, плейбой». — «Ты чудесный, Фрэнк, — посерьезнела Гло, — и ты молодой. Моложе иных юнцов. Пока ты был в Аргентине, я окончательно поняла, что люблю тебя». Холодящий воздух поздней чилийской осени был по-весеннему звонок и чист. Внизу, под мирадором — широкой смотровой площадкой с пустующими плетеными креслами — волнисто зыбились охровые черепичные крыши. «Дорогой, дай-ка мне десять сантимос, — она опустила монету в прорезь автомата — бинокуляра. — Вон, кажется, мой дом!.. Дворец «Ла Монеда», а вон твоя гостиница!.. Стадион «Насьональ», Католический университет». Я пригасил сигарету: «Боголюбивые ученые мужи из этого университета готовятся сделать очередную гадость: они попытаются доказать, будто победа Народного единства на последних выборах — фальсифицирована». — «Да, ходят такие слухи», — Глория отстранилась от бинокуляра, пристально на меня взглянула — я понял: в словах моих и в тоне, каким они были сказаны, ей послышались новые, не совсем привычные нотки. Порывом ветра сбило набок лохматые челки пальм. «Пойдем, Фрэнк, холодно здесь, наверху». В лавчонке сувениров я купил аляповатую деревянную статуэтку Святого Христофора в золоченой хламиде, с нарумяненными щеками и подкрашенным ртом. «Сан-Кристобаль, моя хорошая, волею Ватикана стал в двадцатом веке покровителем автомобилистов. Пусть оберегает меня от дорожных происшествий». В машине я забросил неказистого святого в перчаточный ящик. Драйв-ин[15] был забит до отказа — в тот вечер давали нашумевшую американскую ленту «Буч Кэссиди и Санданс Кид». Автомобили, сгрудившись, как тюлени на лежбище, уткнулись мордами в экран. Там сновали немые герои. Они обрели дар речи, когда я высмотрел, наконец, свободное местечко, выключил мотор и подфарники, а Глория втянула в кабину репродуктор, кричавший рядом на столбике. «Пожалуйста, сделай потише», — попросил я. «Слушаю и повинуюсь». Она скинула туфли, с ногами забралась на сиденье и доверчиво прижалась ко мне. Не дождавшись трагической развязки фильма, где обаятельные грабители Буч Кэссиди и Санданс Кид отбиваются от окружившей их целой дивизии боливийских солдат, мы покинули драйв-ин под неодобрительные гудки завороженных зрелищем автомобилистов. Светлячки трассирующими пулями врезались в ветровое стекло.

После обручения мы решили провести недели две в Чильяне.

— Я хочу показать тебе город моего детства, — сказала Глория.

Ранкагуа,

Сан-Фернандо,

Курико,

Линарес, —

на обочинах «Виа Сур» — единственной автострады, пересекающей с севера на юг всю страну, что протянулась узкой полоской земли между Тихим океаном и Андами, — мельтешили дорожные указатели с названиями городов.

Парраль...

«Не завернуть ли на кружку пива к друзьям дона Алонсо из немецкой колонии «Вюрде»?» — мелькнуло в голове. Но при одной мысли об этом у меня болезненно заныли бока.

Расплющившийся в долине одноэтажный Чильян.

Чтобы не стеснять родственников Глории, остановились в мотеле.

Часами безмятежно бродили по нешумным зеленодревым улочкам, заглядывали в простецкие кабачки, покупали нехитрые и совсем нам не нужные сувениры.

Мы побывали у ее родных, встречались с ее школьными товарищами. Меня интересовало, что думают эти радушные, скромные, честные люди, в поте лица зарабатывающие свой хлеб, о правительстве Альенде и его экономической политике. Ответы были откровенны и однозначны. «Видишь ли, Франсиско (так они переиначили мое англосаксонское имя), не все, конечно, ладится. Но ведь сколько уже сделано! Аграрная реформа, национализация промышленных предприятий, социальные преобразования. Чилийцы впервые узнали, что такое подлинная свобода, почувствовали, что значит жить без страха... Словом, это — наше правительство». Естественно, я не впервые выслушивал подобные суждения. И все больше убеждался в ошибочности беспочвенных умствований и скоропалительных выводов своей критиканской, опубликованной до приезда в Чили статьи, которая снискала мне благорасположение Джеймса Драйвуда.

Главная достопримечательность Чильяна — школа со стенными росписями кисти Давида Альфаро Сикейроса. В субботу, когда закончились занятия и здание опустело, директор провел нас в библиотеку, чтобы показать «мураль» знаменитого мексиканца.

...На улице, у школы, мальчуган с пачкой вечерних газет под мышкой надрывно выкрикивал: «Танки у «Ла Монеды»!.. Попытка военного переворота!.. Генерал Пратс разоружает мятежников!.. Танки у «Ла Монеды»!.. Попытка военного переворота!..»

— Сынок, дай-ка мне!..

Я пробежал глазами сообщение на первой полосе «Кларин» и присвистнул:

— Ты была права, Гло. Мумии действительно попробовали стукнуться в двери казарм. Послушай, что пишут: «В девять утра восстал расквартированный в Сантьяго Второй бронетанковый полк под командованием полковника Роберто Супера. Выступление было согласовано с главарями «Патриа и либертад». Столичный гарнизон не поддержал мятежников. Попытка государственного переворота не удалась...»

— Как ни грустно, любимый, придется прервать наши каникулы.

— Да, выедем завтра, на рассвете.

Уже в мотеле, помогая своей невесте укладывать вещи, я продолжил прерванный разговор:

— Авантюра этого Супер... мена — явление прискорбное. Но нет худа без добра: обнадеживает, что армия не пошла за ним.

— Да, Фрэнк, очень хочется надеяться, что вооруженные силы останутся лояльными. Военные в Чили около сорока лет не вмешивались в политику.

И снова под колесами «тойоты» — «Виа Сур».

И снова — только в обратном порядке — мельтешня дорожных указателей:

Парраль,

Линарес,

Курико,

Сан-Фернандо,

Ранкагуа...

Сантьяго встретил нас умиротворенностью воскресного дня.

Внешне ничего не изменилось в городе.

О вчерашней попытке переворота напоминали разве что выщербины от пуль на фасаде здания министерства обороны да изрытый гусеницами тяжелых танков асфальт на площади Конституции у президентского дворца.

Всю ночь мне пришлось просидеть за пишущей машинкой над срочной корреспонденцией для «Лос-Анджелес таймс». (Мой американский шеф не скрывал недовольства. «Куда-вы запропастились, О’Тул? — скрипел он в телефонную трубку. — Мы вызывали вас 28-го. Собирались поставить материал на первую полосу. Зарезервированное под трехколонник место были вынуждены забить сухими сообщениями телеграфных агентств из Сантьяго... Ну, передайте хоть что-нибудь постфактум». — Я не сжег еще свои корабли. Я не спешил с этим. Потому и прокорпел до утра над заказом редакции.)