Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 83

Им положен был один из лучших рационов Советской Армии. Новичкам, приходившим в полк, ветераны поясняли: все хлебные районы у России захватили боши! Тяжко небось во Франции, но разве так, как здесь? Капитану де Панжу в самую лютую распутицу первой весны пришлось отправиться на поиски пропавшего где-то между Орлом и Ельней младшего лейтенанта Александра Лорана. Уже, однако, пахали. У него перевернулось сердце: впрягшись в плуги, пахали женщины и дети. С высоты в полсотни метров он мог разглядеть даже лица: останавливались, не зная, бросаться в кусты или приветственно взмахнуть рукой. Свой, свой, вон звездочки на крыльях, хотя и странно окрашен нос. Капитан летал, высматривая Лоранов «як», наконец, заметил, сел посреди деревни и тут же был зван к чаю. Номер рациона-угощения определить бы он затруднился, но одно ему было ясно: на стол несли последнее. Лоран прожил тут четыре дня, сажая картошку, сея хлеб.

— Вот бы еще «як» приспособить под сев или пахоту! Да тут разве бензин найдешь… Я из-за бензина сел, — повинился он.

— Кончился? Мы тебя пропавшим без вести числим, пропащая твоя душа, — выговаривал де Панж, — а он тут, видите ли, пашет да сеет. А если б сельсовет не сообщил про тебя в полк? Так бы и остался тут навеки?

— Во-первых, в сельсовет я про себя сообщил сам. Во-вторых, если уж оставаться, так я бы в Туле.

Капитан знал, почему в Туле. Знал это и весь полк: Лоран влюбился. Тулячка Рита уедет с ним после победы в Париж и сделается мадам Лоран. В полковом журнале рукою де Панжа, через цензуру коллективного чтения, история эта написана по-мушкетерски галантно: чуточку с юмором, но всегда уважительно. Впрочем, какая же война без пахоты и жнивья, без любви и дома, без разлук и встреч, когда это-то мы от врага и защищаем?

В 19 часов 30 минут какая-то патрульная пара по тревоге поднялась в воздух. Через полчаса она вернулась в Дубровку.

Открыт на северном французском побережье, в Нормандии, чье имя носит полк.

Только через полтора года вот он, ответ тем русским солдатам, что зимой сорок второго при свете коптилки читали тревожную сводку Совинформбюро… А русский фронт уже громыхал на западных границах. Вспаханные вручную (или, лучше сказать, вплечную) поля заколосились хлебом.

Полк патрулировал над Березиной. Сто с лишним лет назад здесь кончилась слава великой армии Наполеона. Зачем он шел сюда, что надо было ему в таких далях? Одного летчика, прогулявшегося как-то в деревню Любавичи, местный поп, сообразив угощение с самоваром и водкой, повел показать избу-музей. В селе были и мужчины, уже правившие крестьянский труд, хотя вчера только из лесов, из партизан. Сто пятьдесят наполеоновских солдат положили предки этих людей вилами и топорами. Избу немцы подожгли, но оружие наполеоновское, и обгорев, осталось цело: пищали, мушкеты. К ним теперь добавляли немецкие автоматы, каски, разбитый пулемет…

Пилот Ив Фору, после того как «приземлился» и попал в госпиталь, почувствовал себя здесь вроде как музейный экспонат. «На меня ходили глядеть… Но «звездой» я был недолго, потому что в лазарет привезли русскую летчицу Соню». Он сбил лишь один фашистский самолет, а она уже три, «и я испытал что-то вроде комплекса, когда всеобщий интерес переключился с меня на нее»…

Постигнуть душу незнакомого народа, среди которого назначила оказаться судьба, помогают разные обстоятельства; госпиталь на войне в этом смысле — школа незаменимая. Легкораненые ставят спектакль для тяжелораненых, хотя сами еще вчера были на их месте. Спектакль патриотический, «Давным-давно», о временах нашествия Наполеона на Россию. Фору смотрит его в пятый, десятый, двадцатый раз, прогрессирует в языке, но одна деталь упрямо ускользает от его понимания. На сцену, то есть в избу, к раненым русским офицерам входит казак и докладывает, что принес им показать французскую подкову. Все начинают без удержу хохотать: раненые-актеры, раненые-зрители. Ив Фору, в конце концов, умоляет объяснить причину смеха. Хохот еще больше. Приносят наполеоновскую подкову и для сравнения русскую. В то время как подкова русская с шипами — на таких подковах лошадь поскачет хоть по льду, французская — совершенно лысая.

— Боже мой, — шепчет Фору, — и что, Мюрат этого не знал? И его лошади скользили и падали?

— Да знал он, знал! Ну как ты не поймешь? Это шутка в пьесе, но шутка серьезная. Ну, лысая подкова… понимаешь… не может она зацепиться за чужую землю, связи у нее с этой землей нет. Понятно?

— Боже мой, — шепчет снова Фору, — ну конечно, понятно…

Трофеи эти несказанно расстроили летчиков. Наполеон, Антанта, теперь вот эти ублюдки из «Франкрейха»… Да неужто мы первые французы, которые пришли на эту землю как друзья? Насколько они были осведомлены в истории, выходило, что так. Однако дальше они узнают про двадцать французских интернационалистов, участвовавших в русском Октябре. Двое из них оказываются особенно интересны пилотам: Робер Дэм и Эдмон Розие. Антанта пошла на красную Россию с танками. Пять танков красноармейцы отбили, один послали в Москву на первомайский парад девятнадцатого года: показать поверженного монстра. Тут его и увидели Розие и Дэм. А они, инженер и рабочий, собирали этот танк до войны, там, во Франции. Теперь они по памяти берутся восстановить чертежи.

Так что первый советский танк, оказывается, сделан с помощью французских интернационалистов? На Сормовском заводе? Ах, это Нижний Новгород? На Волге? Куда немцы не дошли? Ура Розие и Дэму, они внесли свой вклад в битву Франции с фашизмом! Когда же все это было? Двадцать пять лет назад? Всего двадцать пять? А ведь правда, Советскому Союзу только двадцать пять лет. Вот как нам и как летчикам из 18-го гвардейского полка…

В один из этих дней — кончался июнь — командир 18-го гвардейского авиаполка полковник Анатолий Голубов сбил «мессершмитт», но, подожженный зениткой, до посадочной полосы уже не дотянул… Поздно! Самолет объят пламенем. Голубов сделал то последнее, что ему оставалось сделать: он снизился, уменьшил скорость и выбросился без парашюта. Переломанного, но живого, его на носилках проносят мимо выстроившихся летчиков 18-го полка и «Нормандии» — вместе они и входят в 303-ю истребительную авиадивизию под командованием генерал-майора авиации Г. Н. Захарова. Редкий случай, когда журнал позволяет себе явно возвышенные слова, да еще в восклицательных интонациях:

Через полгода полковник вернется и снова полетит в небо в паре с французским летчиком. Пройдут два месяца, и почти так же, с разорвавшимся парашютом, из горящего самолета прыгнет Пьер Жаннель. Он упадет в самую гущу наступающих советских танков. Его, как Голубова, «по частям» соберут в Москве, и он тоже всем будет доказывать — и докажет, что должен вернуться в полк. «Наш Голубов», — мог бы смело написать в журнале де Панж.

Очередная стратегическая дискуссия во «французской избе»? Да. И она совершенно к месту. В июне-августе сорок четвертого три Белорусских и 1-й Прибалтийский фронты пробили в германской линии обороны четырехсоткилометровую брешь, устремились в нее и, не давая фашистам вкопаться в землю, развив мощное наступление, молниеносным шагом вышли к западным границам СССР.