Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 8

— Прыгай! — приказал Смолин. — Степа! Толька! Живо!

— Это уж ля-ля… твою… дивизию… — бормотал Романцев, всей силой давя на тормоза.

Пантелеев выпрыгнул, поскользнулся, тяжело шмякнулся всем телом.

— Покинуть машину! Ну! — Смолин рванул Романцева за шиворот. Тот бешено глянул, однако подчинился, выпрыгнул.

Вездеход все больше заваливало на правый борт.

— Прыгай! Командир! — закричал Степа. — Мишка! Прыгай! — и зажмурился.

Но мотор взревел на максимальных оборотах. Степа вытаращился в удивлении… Машину опасно качнуло, но уже в следующий миг, обдав Романцева и Пантелеева гарью из выхлопной трубы, она рванула вперед, накренившись, как на треке.

Ребята бросились следом. Орали что-то в радостном возбуждении.

Машина встала. Смолин спустился на лед. Прислонился спиной к колесу.

— Ну ты, — подходя, покрутил головой Романцев, — даешь…

— Закурить бы, — сказал Смолин, засовывая руки в карманы.

Романцев достал «Яву», вытряхнул сигарету. Смолин потянулся ртом, губами ухватил за фильтр. Романцев протянул спички.

— Зажги, — сказал Смолин.

— Ну, знаешь, — вдруг обиделся Романцев. — Ты, может, и герой, но я в услужение тебе не нанимался.

И припечатал коробок, как доминошную костяшку, к крылу вездехода.

— Чудак, — устало улыбнулся Смолин, вынул из карманов руки, протянул Романцеву — пальцы тряслись мелко и часто…

Машина стояла на опушке искалеченного холодом и ветрами таежного подлеска.

Они вылезли из машины и подошли к большой заледенелой яме, по всей видимости, оставленной буровиками. Вокруг ямы натоптано, черно-красные пятна крови, кое-где закиданные снегом, но не до конца, в спешке. Сняли поясные ремни.

— А он не того?.. — спросил Смолин, скрепляя ремни в одну ленту.

— Какое… — махнул рукой Пантелеев, беря один конец ремней. — Он голову-то еле подымает…

На дне ямы лежал белый медвежонок и черненькими злыми глазками поглядывал на спускающегося Пантелеева. Когда тот протянул руку, медвежонок оскалился и глухо зарычал. Тогда Пантелеев сунул медвежонку варежку. Тот тут же закусил ее и принялся с ненавистью мотать из стороны в сторону.

— Бежал небось за мамашей да свалился… А может, нарочно приманили, — рассуждал Степа, стараясь ухватить медвежонка за шиворот. — Стал кричать, мать звать… Она, конечно, пришла. А ее…

Степа выбрался, держа мишку в вытянутой руке. Обошел кровавые пятна и положил его на чистый снег. Медвежонок был так слаб, что даже сидеть не мог, завалился на бок, Но варежку не выпустил.

Степа огляделся, подошел к кривому дереву, росшему чуть в стороне от всех. Ковырнул сапогом снег — выкатились картонные гильзы.

— ТОЗ-МЦ-21-12, — сказал Степа. — Четыре патрона в магазине. Пятый в патроннике, перезаряжается ударом пороховых газов.

— Ты у нас следопыт, Степа, — сказал Романцев, оглядывая место происшествия и о чем-то размышляя. — Ты у нас, Степа, «Кожаный чулок»…

— А ты кто? — обиделся Степа.

— Не обо мне речь, — сказал Романцев. — Ты лучше скажи: сколько их было и кто они?

— Трое… нет, четверо, — ответил за Степу Смолин, внимательно разглядывая следы.

— Гады они, — добавил Степа.

— Сильно, но не точно, — голосом Николая Озерова проговорил Романцев и продолжал уже сам по себе: — Хотя одна деталька имеется. Тезку твоего, — сказал он Смолину, — они на шапку не взяли…

— Пошли, — сказал Смолин. — Тезку моего — в машину. Бывают же гады на свете.

Мело. Деревянное здание аэровокзала угадывалось шагах в пятидесяти по бледно-желтым пятнам зажженных окон.

На крыльце стоял каюр и, казалось, безучастно смотрел, как его ездовые псы ярились на аэродромного собрата, позвякивавшего тяжелой цепью. Лобастый, широкогрудый, он беззвучно скалил на них тяжелые желтые клыки. Словно улыбался страшной улыбкой, за которой ясно читалась смерть обидчику. И не одному.

Ездовые захлебывались в лае. Брызги слюны и пар дыхания обмерзали на мордах. Рвали постромки. Еще немного — и затверделые на морозе ремни не выдержат, а тогда — смертный клубок. Кровь. Гибель многих… Каюр крикнул строго, но собаки то ли не услышали его, то ли не смогли остановиться в азарте близкой расправы. Тогда каюр схватил шест, которым управлял упряжкой в дороге, и принялся наносить удары направо-налево. Удары были столь сильны и болезненны, что Лена, первой подходившая к крыльцу, зажмурилась.

— Бей своих, чтоб чужие боялись, а, дядя? — Андрей с облегчением скинул на нижнюю ступеньку осточертевший рюкзак.

— Волк орочону все равно что брат, — серьезно отвечал каюр. — Раньше человеком волк был…

Лобастый волчина перестал улыбаться и пошел вдоль проволоки, тяжко брякая цепью…

…Все шло — лучше не надо. «Как в сказке», — подумал Андрей и усмехнулся про себя. «Чем дальше, тем страшней…» Хотя вроде неоткуда было этой страшноте взяться. А мысль нет-нет да и дергала: не слишком ли все удачно? Не та ли эта удача, из которой неудача рождается? Нет ли здесь скрытой какой дряни?

Но как ни прокручивал Андрей сложившуюся ситуацию, как ни вертел ее туда-сюда и с боку на бок — неоткуда было опасности взяться. Самолет ждал только погоды, груз никому досматривать в голову не придет, раз они из партии нефтеразведчиков Спиридонова, которого в этих краях знали достаточно. В этом он имел возможность убедиться, как только назвался начальству аэропорта. Им и билеты на Москву заказали по телетайпу.

Нет, положительно не с чего было мандражировать: Черный и Белый вели себя послушно, он даже в виде поощрения разрешил им по стакашке какого-то жуткого пойла, что продавалось в буфете из железной бочки. Он не опасался, что Женьки «наусугубляются» до неприятностей. Даже позволил себе сделать вид, что второго ста-кашка не заметил. Но, когда увидел, что они всерьез размышляют о третьем, подошел и — тихо:

— Уменьшу долю на десять процентов. Понятно, олухи?

Судя по тому, как «олухи» закивали, как ручонками стали разводить — мол, старик, о чем ты говоришь?! — не оставалось сомнений, что они поняли своего «капитана».

Оба Женьки были физически сильнее Андрея. Черный года четыре назад нокаутом выиграл первенство Москвы в «полутяже» и стал кандидатом в мастера, а через полгода получил срок за кровавую драку на сборах… Белый полтора года был «сенсеем» юных каратистов в каком-то подвале в переулке возле Самотеки, пока не разогнала милиция. А через некоторое время встретился с Черным — там. Вышли они почти одновременно, с разницей в три дня.

Десять процентов доли того, что лежало в тюках и рюкзаках, выражалось суммой вполне приличной, и ежу было понятно, что лишаться ее за просто так не имело смысла. Они вообще за все время подготовки, за все двадцать дней, что бродили по Заполярью, старались не ссориться с «капитаном». Для них было очевидно, что только его воля, его ум, его расчет, умение обходиться с людьми способны довести дело «до победного».

Они, конечно, не знали, что «капитан» зовет их за глаза «гужевым транспортом», но это были уже детали, для них ясно было, что «капитан» их попросту эксплуатирует, что их удел пока — самая черная, трудная и грязная работа. Несмотря на это, они согласились и с предложенным «капитаном» участием в доле: им полагалась всего одна треть добычи на двоих. Они бы и на меньшее согласились. У них были свои соображения на этот счет.

Андрей искренне считал, что крепко держит их в руках, что подавил их умом, волей. А он был для них с самого начала — «фраер»…

А может, предчувствие иной беды не отпускало напряженные нервы, заставляло Андрея вновь и вновь прокручивать все эти двадцать дней, весь этот год подготовки, а заодно и другие годы, что прошли, пролетели, прокувыркались…

«Все, наверно, из-за дерьмовой пурги, — успокаивая себя, решил он. — Сколько еще сидеть в этой дыре, черт его знает…»

…После школы по настоянию родителей он поступил в техникум, хотя в десятом классе готовился в полиграфический на художественно-оформительский. Он даже подал документы. Сходил несколько раз на подготовительные занятия по рисунку. Поглядел на работы конкурентов и забрал документы, к великой радости родителей. Те работали в торговле, отец — на базе, мать — в магазине. Жили осторожно — сами не брали, но «к рукам прилипало». Они совершенно искренне считали, что художники только пьянствуют и таскают баб по мастерским, рисуют же нечто совершенно непонятное или неприятное, за что их справедливо ругают. К тому же ходят вечно нечесанные, обросшие, черт-те в чем. В общем, опасались они этих людей нешуточно, а потому трое суток кряду уговаривали своего Андрюшу в торговый техникум. И уговорили.