Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 44

— Интересно, — Кузьмин сунул руку под подушку, достав пистолет ТТ. — Берите его. Вы, гражданка, одевайтесь, тоже с нами поедете. А вам, гражданин Големба, придется здесь с нашими людьми поскучать. Засада у вас будет.

На эстраде ресторана играл оркестр. Два аккордеониста, саксофон и ударник.

Веселый прыгающий мотив немецкого фокстрота заполнил маленький зал.

Ресторан был небольшой. Столиков пятнадцать. Его так и не успели отремонтировать после уличных боев. Когда-то хозяева строили его с претензией на «столичный шик», поэтому в маленьком зале преобладала покрытая золотом лепнина. Но это было когда-то. Сейчас на потолке и стенах расположились монстры с отбитыми головами, руками. У некоторых просто не было туловища. Голова и руки. Или одни ноги. Тусклый свет керосиновых ламп бросал на стены и потолок причудливые тени, заставляя лепных монстров оживать на секунду в своем безобразии.

В углу ресторана высился когда-то щеголеватый, словно дорогой автомобиль, бар, отделанный полированным деревом. Но щеголеватым он был до уличных боев. Теперь его наскоро зашили крашеными досками, и он потерял былую элегантность, став похожим на старый деревянный сундук.

И тем не менее ресторан был полон.

Микульского хорошо здесь знали. Почтительно поклонился мордатый швейцар, метр, бросив гостей, устремился навстречу фотографу.

На эстраде появилась певица, высокая, красивая блондинка с усталым лицом. Она увидела Микульского, послала ему воздушный поцелуй.

Фотограф раскланивался со знакомыми, пробираясь к стойке бара.

Певица запела. Голос ее низкий, чуть с хрипотцой, заполнил зал щемящей грустью.

Один из офицеров, сидящих за столом, внимательно следил за фотографом. Он видел, как Микульский подошел к бару, поздоровался с барменом, взял налитую рюмку, повернулся к соседу, о чем-то заговорил с ним.

Певица пела о чем-то грустном. Танцевали несколько пар, сквозь музыку доносились обрывки разговоров.

Микульский выпил и заказал еще рюмку. Он стоял у бара, облокотившись грудью на стойку, глядя куда-то за спину бармена. Казалось, он весь под обаянием голоса певицы, под обаянием довоенного танго.

Высокий человек в коричневом спортивном пиджаке, в бриджах и офицерских сапогах с высокими голенищами, бросил на стойку деньги и пошел к выходу, протискиваясь сквозь танцующих.

Микульский допил рюмку, вынул из кармана платок, вытер губы.

Один из офицеров встал и не спеша пошел к выходу. Высокий подошел к дверям в гардероб, огляделся и цепко, оценивающе оглядел зал. Толкнул дверь.

В вестибюле ресторана гардеробщик натягивал плащ на подгулявшего посетителя. Двое офицеров надевали фуражки у треснувшего наискось зеркала.

Недзвецкий взял свою кепку. Подошел к зеркалу.

На одну секунду в мутноватой глубине его он встретился глазами с офицером. И зафиксировал напряженные лица двух других офицеров, отраженных в зеркале, двоих в милицейской форме у выхода и растерянного гардеробщика.

Недзвецкий прыжком пересек вестибюль и прыгнул в окно. Зазвенело разбитое стекло, упала маскировочная штора.

Он мягко, умело опустился в кривом узком переулке и выдернул из кармана пистолет.

— Стой! — крикнул кто-то.

Недзвецкий выстрелил и, петляя от стены к стене, побежал по переулку.

— Стой!

Зарокотал за спиной мотор.

Недзвецкий оглянулся, его преследовал «виллис». Он прижался к стене, двумя руками поднял тяжелый парабеллум.

Выстрел!

Выстрел!

Выстрел!

Машина вильнула, с грохотом врезалась в ворота арки.

Недзвецкий бросился дальше.

Один из оперативников поднял пистолет.

— Не стрелять! — крикнул Токмаков. — Живым брать.

Токмаков бежал мягко и пружинисто, постепенно нагоняя несущуюся в узкой трещине улицы высокую фигуру.

Недзвецкий оглянулся. Один из преследователей догонял его.

Он выстрелил.

Пуля ударилась в стенку. Кирпичная крошка полоснула болью по щеке.

Токмаков пригнулся. Недзвецкий обернулся снова. Офицер был жив и догонял его. И он понял, что стрелять они пока не будут. Поэтому остановился и навел пистолет, ловя капитана на мушку.

Из подворотни выскочил комендантный патруль. Старший патруля, сержант, увидел человека в штатском, целящегося в капитана, и вскинул автомат.

— Не стреляй! Не…

На узкой улочке очередь прогремела необычайно громко.

Недзвецкий выронил пистолет и рухнул на бок.

Капитан подбежал к нему, перевернул лицом к свету. Недзвецкий был мертв.

Токмаков посмотрел на растерянного сержанта, на подбежавших офицеров, безнадежно махнул рукой и сел на кромку тротуара, закрыв лицо руками.

Осенний ветер раскачивал над городом большие, словно вырезанные из елочной бумаги, звезды.

Павлов и Токмаков сидели на бревнах в глубине двора райотдела, сидели и курили.

— Ну вот, Токмаков, — нарушил молчание подполковник, — я тебя не неволю.

— Так разве в этом дело, товарищ подполковник, — Токмаков встал, хрустко потянулся своим большим и сильным телом. — В другом дело.

— Да, ты прав. Значит, этот Сергей Симаков — дезертир, бывший уголовник, шофер из автобата. Знал его только Недзвецкий.

— …Големба и Ромуз. Големба — в квартире, под контролем, Ромуз поведет тебя.

— Прикроете?

— Конечно. Легенда Сергея — сапожник. В Смолах он должен ждать связного. Угнанная им машина, ты видел, где спрятана?

— Все видел.

— Пойдешь без оружия. В Смолах у развилки есть колодец старый, там мы спрячем твой ТТ и четыре обоймы. Документы готовы — и права Симакова, и справка из сапожной артели. Ты ведь тоже раньше сапожником был, в детдоме. Понял?

— А чего не понять?

— Ты вправе отказаться.

— Ночь-то какая, — Токмаков глубоко затянулся и бросил папиросу.

— Только Сергей этот — блатной, весь в наколках.

— Пошли, сейчас кое-что увидишь, — хохотнул Токмаков.

Дежурный вскочил, увидев начальника и капитана.

— Редкое зрелище, — засмеялся Токмаков, — картинная галерея.

Он стащил гимнастерку.

— Вот это да! — ахнул дежурный.

На груди у капитана красовалась могила с крестом, на предплечьях затейливо переплетались кинжалы и змеи.

— Серьезно, — закачал головой Павлов, — штучная работа, где это ты?

— Я ж детдомовский, кололись от глупого шика. Не поверите, мне в сороковом путевку дали в Ялту, так я днем купаться стеснялся. Ночью бегал.

— Быть посему, — Павлов пошел к дверям. — Иди переодеваться.

Подполковник пошел к дверям.

— Витя, — повернулся к дежурному капитан, — у тебя гранаты есть?

— Лимонки.

— Дай одну.

Лес у деревни Смолы. 12 сентября 1944 г. 8.00.

Повозка подъехала к развалинам часовни ровно в полдень. Токмаков соскочил на землю, хлопнул Ромуза по плечу.

— Ну, бывай, друг, Зоське скажи, чтоб не скучала, бимбер готовь, скоро вернусь, — громко крикнул он и добавил шепотом: — Езжай, помни, ты под прицелом.

Ромуз стремительно развернул подводу и, нахлестывая лошадь, помчался к городу.

Токмаков огляделся, поднял мешок, подошел к часовне. Христос с отбитыми взрывом ногами печально глядел на лес, дорогу, на красоту осени.

Токмаков бросил мешок и сел, прислонясь спиной к нагретым солнцем камням.

Время таяло. Никто не подходил. Ему было жарко сидеть на солнце, и он скинул старую штопаную гимнастерку. Здесь не ялтинский пляж, и стесняться ему было некого.

Время шло. Никого.

Токмаков закрыл глаза и задремал.

Он открыл глаза и увидел сапоги. Он даже успел различить прилипшие листья на высоких хромовых голенищах.

Он поднял глаза.

Над ним стоял человек в щеголеватых бриджах и кожаной немецкой куртке. Потом он увидел прямо перед собою автоматный ствол.

Он лениво поднял руку и отвел его в сторону:

— Не люблю.

— Никто не любит, — усмехнулся человек. — Ты кто?