Тогда и теперь - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 34

— Позволь мне сказать тебе еще об одном, дорогой мальчик. Фортуна переменчива и нетерпелива. Она может дать власть, почет и богатство, но может принести нужду и болезни. Герцог всего лишь ее игрушка, и вполне возможно, что следующий поворот колеса уничтожит его. Тогда тебе понадобятся друзья во Флоренции. И очень недальновидно превращать во врагов тех, кто в будущем может оказаться весьма полезным. Республика с подозрением смотрит на своих граждан, покинувших ее службу и перекинувшихся к ее недругам. Нескольких слов, долетевших до нужного уха, достаточно для конфискации собственности вашей семьи. И тогда твоей матери, выброшенной на улицу, придется жить на подаяние родственников. К тому же у Республики длинная рука. И совсем нетрудно найти гасконца, который за несколько дукатов воткнет тебе в спину острый кинжал. А в руки герцога, разумеется, совершенно случайно может попасть письмо с намеками на то, что ты — флорентийский шпион. После пытки на дыбе ты признаешься, и тебя повесят, как простого вора. Твоя мать будет в отчаянии. Ради твоего же блага, если ты дорожишь своей жизнью, я советую тебе научиться хранить тайны.

Вглядываясь в карие глаза Пьеро, Макиавелли видел, что юноша все понял.

— Не беспокойтесь, мессер Никколо. Я буду нем, как могила.

Макиавелли рассмеялся.

— Я никогда не считал тебя дураком. И хотя денег у него было в обрез, он достал кошелек и протянул Пьеро пять дукатов.

— Ты хорошо служил мне, и я обязательно расскажу Биаджо о том рвении, с каким ты заботился обо мне в интересах Республики.

Он поцеловал юношу, и рука об руку они сошли вниз. Пьеро держал стремя, пока Макиавелли садился на лошадь. И шел с ним до городских ворот, где они и расстались.

35

Макиавелли пришпорил лошадь и перешел на легкий галоп. Двое слуг следовали за ним. Настроение у него было отвратительное. Чего уж там говорить: фра Тимотео, Аурелия, ее мать и Пьеро обвели его вокруг пальца. Од даже не мог разобраться, на кого сердится больше. И, что самое ужасное, он не представлял, как свести с ними счеты. Они славно посмеялись над ним, а он не мог отплатить им той же монетой. Разумеется, Аурелия просто дура, коварная, как и все женщины, но дура. Иначе она выбрала бы не безусого юнца, а мужчину в расцвете сил, посла влиятельного государства, ведущего от его лица важные переговоры. Любой здравомыслящий человек отдал бы ему предпочтение. Тем более что никто не считал его уродом. А Мариетта всегда говорила, что ей нравятся его волосы. И сравнивала их с черным бархатом. Слава богу, у него есть Мариетта. Ей он мог доверять. Даже уехав на полгода, ему не пришлось бы волноваться, что в его отсутствие она посмотрит на другого мужчину. Правда, в последнее время ему начали надоедать ее бесконечные жалобы, о которых сообщал в письмах Биаджо. Он, видите ли, не возвращается, не пишет ей ни строчки, да еще оставил ее без денег. Но от женщины в ее положении можно ожидать подобных глупостей. Кого, интересно, она родит? Если мальчика, они договорились назвать его Бернардо, в честь отца Макиавелли. И все-таки приятно сознавать, что тебя ждет жена. Конечно, она не так красива, как Аурелия, но уж, во всяком случае, добродетельна, чего не скажешь о дочери монны Катерины. Макиавелли вздохнул, вспомнив о том, что не везет Мариетте подарка. Но раньше мысль об этом как-то не приходила ему в голову, а теперь у него не было денег.

Оставалось только сожалеть, что он так много потратил на Аурелию. Шарф, перчатки, розовое масло да еще — золотая, нет, не золотая — серебряная цепочка, подаренная монне Катерине. Если бы в ней осталась хоть капля приличия, она бы вернула цепочку, и он смог бы подарить ее Мариетте. Но когда женщины возвращали подарки?!

Старая сводница — вот кто она, да еще без стыда и совести. Она наверняка понимала, что получила цепочку в уплату за определенные услуги. А раз не выполнила своего обещания, то могла бы по меньшей мере вернуть задаток. Он с первого взгляда раскусил эту распутницу. Она, несомненно, испытывала мерзкое наслаждение, устраивая кутежи, в которых уже не могла принимать участие. Он готов был поспорить, что она сама уложила в постель Пьеро и Аурелию. Как они, должно быть, веселились, уплетая каплунов и запивая их вином, в то время как он мерз под проливным дождем. Только такой болван, как Бартоломео, мог доверить честь жены подобной женщине.

«Если бы он как следует присматривал за своей женой, — пробормотал Макиавелли, — я бы сразу понял, что здесь и пытаться не стоит».

Да, решил он, во всем виноват Бартоломео. Но каким же дураком оказался он, Макиавелли, посылая Аурелии дорогой шарф, как бы прося прощения за опоздание. И послал он его рано утром, едва придя в себя, да еще с Пьеро. Чтобы она получила шарф до возвращения Бартоломео. Как же они, небось, хихикали! А Пьеро наверняка воспользовался возможностью… Достойная пара. Такие своего не упустят!

Мало того, что он осыпал ее дорогими подарками, так еще рассказывал самые забавные истории, чтобы развлечь ее, пел самые лучшие песни, чтобы очаровать ее, — короче, задействовал весь арсенал, которым пользуется мужчина, стремящийся добиться расположения женщины. А потом… потом появился этот мерзкий мальчишка и получил все даром только потому, что ему восемнадцать и у него красивая внешность. А он потратил на Аурелию целый месяц и кучу денег. Хотел бы он знать, что при этом думал Пьеро. Впрочем, идея, скорее всего, исходила от монны Катерины, которая могла пойти на все, лишь бы помешать Бартоломео усыновить племянников. Он попытался представить, как она уговаривала дочь.

«Ну и что нам делать? Мы же не можем ждать его всю ночь. Жаль упускать такую возможность. На твоем месте, Аурелия, я бы не колебалась. Взгляни на его нежное лицо и вьющиеся волосы. Он напоминает мне Адониса с картины в ратуше. Если бы мне предстояло выбрать между ним и мессером Никколо с его желтоватой кожей, длинным носом и маленькими круглыми глазами… ну, моя милая, я бы не задумалась ни на секунду. И, позволь сказать, он сделает то, что нам нужно, гораздо лучше, чем этот костлявый секретарь».

Нехорошая женщина. Безнравственная женщина. Однако Макиавелли никак не мог понять, почему она не захотела, чтобы отцом ребенка ее дочери стал умудренный опытом мужчина.

А может, монне Катерине и не пришлось уговаривать дочь. А как ловко притворялся этот с виду наивный и даже застенчивый мальчик. Да, внешность обманчива. Ни разу он и виду не подал, что между ним и Аурелией что-то произошло. Хладнокровный, бесстыдный лжец. Только однажды он смутился, когда Макиавелли заметил вышитую Аурелией рубашку. Но как быстро пришел в себя и с какой наглостью встретил молчаливые обвинения своего господина! Хватило же ему нахальства поцеловать Аурелию в губы, а потом запустить руку в лиф между грудей. Каждый мог представить, что произошло дальше. И рассерженное воображение Макиавелли последовало за ними в спальню Бартоломео и в его постель.

«Какой неблагодарный мальчишка!» — прошептал он.

Без всякой корысти он взял Пьеро в путешествие, все сделал для него: представил ко двору герцога, научил, как вести себя в обществе, как заводить друзей и влиять на людей. А в награду ученик увел женщину прямо из-под носа учителя.

«Но уж, во всяком случае, я как следует напугал его».

Макиавелли знал: прелесть злой шутки, сыгранной с благодетелем, наполовину потеряна, если о ней нельзя рассказать друзьям. Но эта маленькая победа не принесла ему утешения.

Если он злился на Пьеро, Аурелию, монну Катерину и Бартоломео, то фра Тимотео он просто ненавидел. Ведь не кто иной, как этот вероломный негодяй, расстроил его тщательно продуманный план.

«Не видать ему проповедей в соборе Флоренции», — прошипел Макиавелли.

Он и не собирался рекомендовать монаха Синьории, но теперь не без удовольствия думал, что, имей он такое намерение, тут же без колебаний отверг бы его. Каков негодяй! Не удивительно, что церковь теряет влияние на верующих и те впадают в грех и ведут беспутную жизнь, если для самих слуг божьих не существует такого понятия, как честь. Все, все обманывали его, но никто не мог сравниться в этом занятии с достойным францисканцем.