Македонский Лев - Геммел Дэвид - Страница 5

Поход к Морю: год славы. Были то Мойры, прядущие судьбу, воля Афины Паллады, или вмешалась слепая удача? — раздумывал он. Откуда знать о том простому смертному? Снаружи светило солнце, небо было безоблачным, совсем как в тот день при Кунаксе, когда всем его мечтам и вере было уготовано испытание; когда Кир сражался за свое право по рождению. Взор Ксенофонта утратил четкость, едва события того дня выплыли из темных коридоров памяти. Кир, прекрасный как Аполлон и могучий словно Геракл, повел войско в Персию, чтобы сразиться за корону, которая по праву принадлежала ему. Ксенофонт знал, что они не проиграют, потому что боги благоволят храбрым, и уж тем более выступают на стороне справедливости. А враг, хотя и превосходил их числом, не имел ни должного стратегического навыка, ни надлежащего вооружения, чтоб одолеть греческих наемников, любимцев Кира. Исход сражения был предопределен заранее.

Ксенофонт вздрогнул и прошел к окну, посмотрел поверх крыш домов… но не увидел их. Он видел солнечный свет на наконечниках копий, слышал крики умирающих и какофонию звона мечей о щиты под Кунаксой, когда греки, выстроившись в четыре ряда, громили варваров.

Победа была за ними. Справедливость восторжествовала, потому что все люди с добрым сердцем знали, что так оно и будет. А потом?

Ксенофонт усмехнулся. А потом простой персидский солдат — по всем признакам из крестьян, не способный раздобыть себе броню или меч, — метнул камень, который поразил Кира в висок, выбив его из седла. Враги, в ходе битвы, увидели его падение. Они перегруппировались и приободрились, обступая отважного Кира, пока он пытался подняться. Он был пронзен многократно, затем его голова и правая рука были отделены от тела.

Победа, как неверная жена, упорхнула от греков.

Боги умерли в тот день в сердце Ксенофонта, хотя его разум продолжал бороться, чтобы вернуть былую веру. Без богов мир был ничем, местом страданий и разочарований, в котором не было ни порядка, ни смысла. Так, после Кунаксы, он почти не знал покоя в душе.

Полководец сделал глубокий вдох и попытался отогнать горестные воспоминания. Раздался стук в дверь. «Входи!» — сказал он, и его старший слуга, Тинус, вошел, принеся ему кубок сильно разбавленного вина. Ксенофонт улыбнулся и поблагодарил его.

Двое других рабов наполнили свежей водой его ванну, а после мытья вытерли его досуха. Его доспехи были начищены так, что бронза стала отливать золотом, а железный шлем засиял как чистейшее серебро. Один слуга помог ему влезть в белую льняную тунику, а другой надел нагрудник ему через голову, застегнув ремни на боках Ксенофонта. Отделанная бронзой кожаная юбка охватила его пояс и была завязана шнуровкой на бедре. Бронзовые поножи были пристегнуты к голеням. Ксенофонт отправил рабов восвояси и взял свой пояс с мечом. Кожа ремня морщинилась, на бронзовых ножнах было немало сколов и царапин, но меч в них был железным и остро заточенным. Он вскинул его, наслаждаясь превосходной балансировкой короткого клинка и обмотанной кожей рукояти. Усмехнувшись, он вогнал меч обратно в ножны и застегнул ремень с оружием у себя на поясе. Поднял свой шлем и погладил ладонью белый гребень из конских волос.

Взяв шлем под руку, он повернулся к двери. Тинус открыл ее, и Ксенофонт вышел во двор. Три рабыни поклонились, когда он проходил мимо. Удостоив их улыбкой, он поднял лицо к солнцу. Это был хороший день.

Три илота готовили песчаную площадку, по наставлению судий возводя холмы, долины и ущелья. Ксенофонт остановился, проверяя их работу. «Сделай этот холм повыше и более отвесным», - сказал он одному из них, — «и расширь площадь долины. Там будет проходить битва, поэтому должно хватить места, чтобы развернуть линию».

Он прошел дальше, через открытые дворовые ворота, по холмам к Святилищу Афины Глаз. То было небольшое святилище, всего три колонны поддерживали низенькую крышу; но внутри находился священный алтарь. Ксенофонт вошел внутрь, предварительно вытащив из ножен меч и оставив его у входа. Затем он преклонил колена перед алтарем, над которым возвышалась серебряная статуя женщины, высокая и стройная, в дорийском шлеме, чуть сдвинутом на затылок, и с острым мечом в руке.

— Слава Тебе, о Афина, богиня Мудрости и Войны, — проговорил Ксенофонт. — Солдат приветствует Тебя.

Он прикрыл глаза в молитве, повторяя знакомые слова, которые впервые произнес пять лет назад, когда покидал земли персов.

— Я солдат, Афина. Не дай сегодня завершиться моей славе. Я еще столь малого достиг. Дай мне прожить достаточно долго, чтобы донести твою статую до самого сердца варварских земель.

Он воззрился на статую, в надежде на ответ, но зная при этом, что последует молчание. Ксенофонт встал и удалился из храма. Он заметил движение близ акрополя и увидел двух обнимающихся подростков. Напрягая глаза, он узнал в одном из них Гермия. Второй — должно быть, полукровка, которого они прозвали Савра: странный парень, которого часто можно было увидеть бегущим по крышам и высоким стенам. Лишь дважды Ксенофонт видел его с близкого расстояния. С изогнутым, орлиным носом, он был не столь хорош собой, как Леонид, и не так красив, как Гермий, но что-то в нем определенно было. Его синие глаза обладали проницательным взглядом, одновременно осторожным и вызывающим, и держал он себя с гордостью, не подобающей его происхождению. Однажды Ксенофонт увидел его бегущим по Выходной Улице, преследуемого четырьмя другими мальчишками. В другой раз — сидящим вместе с Гермием подле Храма Афродиты. Он тогда улыбнулся какой-то шутке Гермия, и его лицо изменилось, тревожный взгляд исчез. Эта перемена шокировала Ксенофонта, и он остановился, глядя на подростка. Савра, обнаружив, что за ним наблюдают, взглянул в ответ. Выражение его лица тут же изменилось, словно маска опустилась на место, и афинянин ощутил некий озноб, когда эти холодные глаза застыли на нем.

Мысли Ксенофонта обратились к великолепному Леониду. Вот это был истинный спартанец — высокий и прекрасно сложенный, гордый, с волосами, подобными золоту! В Леониде присутствовало величие — Ксенофонт верил, что он обладал истинным даром небес. Афинянин часто размышлял о предстоящих Командирских Играх, но сегодня как никогда предвкушал предстоящую схватку двух разных характеров.

Военачальник подошел к тренировочной площадке, известной как Равнины. Здесь, обычно на рассвете, младшие парни проводили учебные бои с палками вместо мечей. Но каждое шестое утро вся армия Спарты объединялась здесь же для маневров. Сегодняшний день был особым, Ксенофонт знал это, когда преодолевал низкий мост на юге Равнин; сегодня пройдет парад Мужества. Афинянина неподдельно восхищала военная система Спарты, несмотря на то, что это послужило причиной его выдворения из Афин. Спартанцы создали совершенную армию, следуя столь простым принципам, что Ксенофонт удивлялся, почему ни один другой город до сих пор не перенял их. Мужчины распределялись по своим годам, по достижении Мужества в двадцать лет. Дети, которые вместе учились, росли и укрепляли свою дружбу в годы обучения, позднее должны будут встать вместе в одну фалангу. Годами они будут сражаться бок о бок, плечом к плечу, пока не пройдет двадцать лет от достижения Мужества, когда можно уходить на заслуженный покой.

Это и делало спартанскую армию непобедимой. Строй фаланги был многослойным: первая линия состояла из тридцатилетних мужчин, десять лет Мужества — крепкие, уже опытные, но по-прежнему молодые и сильные, привыкшие к железной дисциплине, сражавшиеся и победившие во многих битвах. За их спинами были воины, прожившие двадцать лет от достижения Мужества, гордые, покрытые боевыми шрамами и могучие. Следующий ряд заполнялся молодыми новобранцами, которые прежде видят, как должны биться настоящие спартанские воины. А за ними — линии из тех, кто прожил от двух до девятнадцати лет Мужества. Стоит ли после этого удивляться, что Спартанская армия никогда не была разбита равночисленным неприятелем в открытом сражении?

«Почему вы никак не можете понять?» — поражался Ксенофонт, обращаясь к родным Афинам. — «Вы хотели превосходства. И вы могли бы главенствовать. Но нет, вы не желаете учиться у своих врагов». Афины и Спарта вели долгую и ожесточенную войну по всему Пелопоннесу. То был худший период в жизни Ксенофонта, когда спартанская армия разгромила Афины двадцать лет назад. Сам город Афины, благословенный богами, сдался на милость врага. Ксенофонт никогда не простит позора того дня.