Бремя страстей человеческих - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 102

— Почему бы тебе не уехать с ним?

— Как же я могу? Ты ведь знаешь, у нас нет денег.

— Я тебе дам деньги.

— Ты?

Она выпрямилась и посмотрела на него. Глаза ее засияли, к щекам снова прихлынула кровь.

— Может, самое лучшее — это чтобы твое увлечение поскорее прошло, тогда ты вернешься ко мне.

Сам предложив это, он теперь изнемогал от боли, однако в муке, которую он испытывал, была какая-то странная сладость, Она глядела на него, широко открыв глаза.

— Ох, как же можно? На твои деньги? Гарри об этом и слышать не захочет.

— Захочет, если ты его уговоришь.

Ее возражения только заставили его быть настойчивее, хотя он желал всем сердцем, чтобы она отказалась.

— Я дам вам пять фунтов, и вы сможете уехать с субботы до понедельника. Вам этого хватит. В понедельник он все равно едет домой, перед тем как начать работать в северном Лондоне.

— Ах, Филип, неужели ты это серьезно? — воскликнула она, сжав руки. — Если бы ты и вправду дал нам уехать, я бы так тебя потом за это любила, я бы сделала для тебя все на свете! Я уверена, что, если ты поможешь нам уехать, у меня все пройдет. Ты в самом деле дашь нам денег?

— Дам, — сказал он.

Теперь она была совсем другой. Она смеялась. Филип видел, что она просто обезумела от счастья. Она поднялась, встала подле него на колени, схватила его за руки.

— Ах, какой ты хороший! Таких людей, как ты, я никогда не видела! А потом ты не будешь на меня сердиться?

Он покачал головой, улыбаясь, но какая безысходная мука разрывала ему грудь!

— Можно я пойду к Гарри и все ему расскажу? И можно я ему скажу, что ты не против? Он ни за что не согласится, если ты не дашь ему слово, что для тебя это не играет никакой роли. Ах, ты и представить себе не можешь, как я его люблю! А потом я сделаю все, что ты захочешь. В понедельник я поеду с тобой в Париж или куда угодно!

Она поднялась и надела шляпу.

— Куда ты идешь?

— Я пойду спрошу его, поедет ли он со мной.

— Уже?

— Хочешь, чтобы я осталась? Хорошо, я могу остаться.

Она опять села, но у него вырвался сухой смешок.

— Да нет, зачем же, лучше тебе пойти сразу. Вот только я не хотел бы пока видеть Гриффитса: мне будет слишком тяжело. Скажи ему, что у меня нет к нему злобы и всякое такое, но пускай лучше не попадается мне на глаза.

— Скажу! — Она вскочила и стала натягивать перчатки. — Я передам тебе его ответ.

— Знаешь что, поужинай со мною сегодня.

— Хорошо.

Она подставила ему губы для поцелуя и когда он прижался губами к ее рту, обхватила руками его шею.

— Ты просто золото, Филип!

Часа через два она прислала ему записку, что у нее болит голова и она не сможет с ним поужинать. Филип был почти уверен, что так оно и случится. Он знал, что она ужинает с Гриффитсом. Его мучила ревность, но внезапная страсть, которая захватила этих двоих, представлялась ему каким-то наказанием Божьим, и он был перед ним бессилен. То, что они полюбили друг друга, казалось ему естественным. Он видел все преимущества Гриффитса и признавал, что на месте Милдред поступил бы так же, как поступила она. Больнее всего его поразило предательство Гриффитса: они ведь были такими близкими друзьями, и Гриффитс знал, как страстно он привязан к Милдред; он мог бы его пощадить.

Филип не видел Милдред до пятницы; он совсем извелся от тоски по ней, но, когда она пришла и он понял, что мысли ее целиком заняты Гриффитсом, а о нем она просто забыла, Филип вдруг ее возненавидел. Он сообразил наконец, почему они с Гриффитсом полюбили друг друга: Гриффитс был глуп, да, просто глуп! Филип знал это и раньше, но обманывал себя. Гриффитс — глупый и ничтожный человек; под его обаянием скрывался бессовестный эгоизм; чтобы потешить себя, он готов был пожертвовать кем угодно. А какой пустопорожней была жизнь, которую он вел: шатание по барам, попойки в мюзик-холлах, бегство от одной доступной возлюбленной к другой… Он никогда не читал книг, ему были понятны только скабрезность да пошлость; в голове у него не вмещалась ни одна серьезная мысль; наибольшей похвалой в его устах было слово «шикарно», он награждал им и мужчин и женщин. Шикарно! Неудивительно, что он нравился Милдред. Они стоили друг друга.

Филип разговаривал с Милдред о вещах, которые обоим им были неинтересны. Он знал, что ей хочется поговорить о Гриффитсе, но не дал ей этой возможности. Он и не вспомнил о том, что два дня назад она отказалась с ним ужинать, придумав пустую отговорку. Он держал себя с ней небрежно, желая показать ей, что вдруг к ней охладел; он проявил редкую изобретательность, выдумывая мелкие колкости, которые были так тонки и так изысканно жестоки, что она не могла возмутиться вслух. Наконец она поднялась.

— Мне, пожалуй, пора, — сказала она.

— Да, у тебя, верно, еще много дел, — ответил он.

Она протянула ему руку; он пожал ее и отворил дверь. Он знал, о чем ей надо с ним поговорить, и знал также, что его высокомерный, насмешливый тон внушает ей робость. Застенчивость Филипа часто помимо его воли делала его таким холодным и недоступным, что люди его боялись, и, поняв это, он научился при случае принимать неприступный вид.

— Ты не забыл своего обещания? — произнесла она наконец, когда он пропускал ее в дверь.

— Какого?

— Насчет денег.

— Сколько тебе?

Он произнес это ледяным тоном, который делал его слова еще более обидными. Милдред покраснела. Он чувствовал, как она ненавидит его в эту минуту, и удивлялся ее самообладанию, которое мешало ей наброситься на него с бранью. Ему хотелось, чтобы она помучилась.

— Ведь мне завтра надо платить за платье и за пансион! Но это все. Гарри не хочет ехать, поэтому те деньги нам не нужны.

Сердце Филипа больно защемило, и он выпустил дверную ручку. Дверь захлопнулась.

— Почему не хочет?

— Говорит, что мы не можем… не можем на твои деньги.

Дьявол обуял Филипа, дьявол мучительства, который постоянно жил, притаившись, в его душе, и, хотя все существо его восставало против того, чтобы Гриффитс и Милдред уехали, он не мог совладать с собою и стал через нее уговаривать Гриффитса.

— Не понимаю почему, раз я согласен.

— Да вот и я ему говорю то же самое.

— Казалось бы, если он в самом деле хочет ехать, его ничто не должно останавливать.

— Да нет, дело не в этом, ехать он хочет. Он поехал бы, не задумываясь, будь у него деньги.

— Раз он такой щепетильный, я одолжу деньги тебе.

— Я говорила ему, что, если его это смущает, ты дашь ему деньги взаймы, а мы вернем, как только сможем.

— Ты, небось, не привыкла ползать перед мужчиной на коленях, чтобы он съездил с тобой на денек за город?

— Да, со мной этого не бывало, — сказала она с бесстыдным смешком.

По спине Филипа прошла холодная дрожь.

— Ну и что же ты намерена делать?

— Ничего. Он завтра едет домой. Не может не ехать.

В этом Филип видел свое спасение: когда Гриффитса не будет между ними, он снова получит Милдред. У нее нет в Лондоне ни души, и она будет вынуждена проводить с ним время, а, когда они останутся вдвоем, уж он постарается, чтобы Милдред поскорей забыла о своем увлечении. Ему надо было промолчать, и тогда бы все обошлось. Но им владело болезненное желание сломить их нерешительность, ему хотелось знать, до какой подлости они дойдут по отношению к нему; если он будет и дальше их искушать, они уступят, и мысль о их низости наполняла его острым злорадством. И, хотя каждое слово, которое он произносил, стоило ему невыносимых мук, он испытывал какое-то чудовищное наслаждение.

— Получается, что ехать надо либо теперь, либо никогда.

— Вот и я ему говорю.

В ее голосе звучала такая страсть, что Филип был поражен. От волнения он принялся кусать ногти.

— А куда вы собирались поехать?

— Да в Оксфорд. Ты ведь знаешь, он учился там в университете. Хотел показать мне город.

Филип вспомнил, что как-то раз и он предлагал ей съездить на денек в Оксфорд, но она отказалась, не скрывая, что осмотр достопримечательностей нагоняет на нее отчаянную скуку.