Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич - Страница 32

— Ну как, годится письмо для листовки? — первым нарушил тишину Анатолий.

— Годится, — сказал Борис.

— Только не надо называть никаких имен. И о Тане, наверное, выбросить, — заметил Иван.

— Конечно, об этом не нужно, — согласился Анатолий. — Я думаю, такая листовка сейчас крайне необходима. У Гитлера не хватает солдат, поэтому он мобилизовал в армию всех мужчин. И даже одноглазых, хромых, стариков и подростков. Видели на станции, каких на фронт везут?.. А теперь у них в городах и селах некому работать, вот и хотят, чтоб наши люди работали. Пускай все знают, что их там ожидает, и каждый, как может, избегает вербовки.

— Об этом так и надо написать в листовке: прячьтесь от набора, не попадайтесь в руки полиции, а попадетесь — убегайте в дороге, с поездов, иначе вас ждет в Германии рабство и гибель.

— И подпишем листовку от имени подпольщиков, так, как они назывались: Молодежный партизанский отряд.

Володя Струк давно искал удобного момента, чтоб помириться с Борисом, Анатолием и Иваном и снова дружить. Ему было мучительно больно и обидно, что он вышел у них из доверия. Володя знал: ребята не сидят сложа руки… Не один раз читал листовки с красной звездочкой внизу и по почерку догадывался — некоторые из них писал Борис. Возможно, ребята были даже связаны с подпольной организацией, которую раскрыли гитлеровцы; ведь Тамара, двоюродная сестра Бориса, тоже состояла в ней.

Конечно, он виноват, очень виноват и заслужил суровое наказание. И, собственно, наказан, да еще как наказан — сколько времени не дружат ребята с ним!.. Уже можно бы и простить. Как они не могут понять, что он ничего плохого не хотел, просто ошибся! Сейчас сам удивляется: каким надо быть дураком, чтоб сказать про такое, да еще кому — придурковатому Ваське, Ваське, который лишь бы сберечь свои деньги и зажигалки, выдал полиции майора! Однако сказал же… Может, ребята обвиняют еще за то, что крикнул возле копны? Но попробуй не закричи, если берут клюку и вот-вот ткнут ею в сено, где находится дорогой тебе человек! И они бы тоже закричали… Теперь, если бы они помирились и дали ему какое-нибудь задание, никогда не подвел бы. Научен…

В последние дни Володя часто и подолгу ходил возле двора Бориса, а Борис словно и не замечал его.

И вдруг заметил… Подошел к Володе, посмотрел на него внимательно, выждал минуту и спросил:

— Кого ждешь? Или, может, просто так?

— Жду, — признался Володя. — Тебя жду.

— Ну, дождался. Что дальше?

— А что дальше, не знаю… — растерялся Володя. — Говори ты.

Борис задумался, потом стукнул себя пальцем по лбу.

— Ага! Вспомнил! Слушай, Володька, а правда то, что ты говорил? Про пионерский галстук?

— Правда. А что?

— А то, что сейчас пойдем к тебе и проверим…

— А почему ты не веришь?

— Сейчас такое время, что никто никому не верит. Война…

— Тогда пойдем.

Они направились к Володе во двор, подошли к бересту. Володя топнул ногой по сухой земле и произнес:

— Вот здесь.

— Хорошо, — ответил Борис, — теперь неси лопату.

Молча принес Володя лопату, снял пиджачок, положил его на траву, копнул раз, второй, третий… Наконец под лопатой что-то заскрежетало, показалась фанерная коробочка. Володя схватил ее, осторожно раскрыл. В коробочке лежали, аккуратно завернутые в клеенку, галстук и серебристый железный зажим, на котором пламенел эмалевый пионерский костер.

— Ну вот, — произнес с облегчением Володя, — а ты не верил!

Борис обнял его за плечи.

— Довольно! Закопай свой галстук, еще рано его доставать, и скорее пойдем в хату, я тебе что-то скажу. Есть и для тебя работа. Только чтоб больше не было ошибок. Понял?..

Вскоре лубенцы читали новую листовку.

«Письмо из неволи» — так называлась она.

Потом начали появляться листовки, рассказывающие о положении на фронте, листовки-призывы, в которых неизвестные смельчаки призывали население бороться с оккупантами. А еще кто-то на станции повыкручивал краны в цистернах, и все горючее вытекло; кто-то бросил камень в вывеску районной управы; кто-то проколол шины и насыпал песку в радиаторы автомашин.

Вольф медленно поднялся и направился к окну, занавешенному белой шторой, позвал Бориса:

— Подойди-ка сюда!

Борис подошел.

Следователь потянул за шнур, и штора поползла вверх.

— Видишь? — следователь показал головой за окно.

Во дворе перед самым окном зловеще торчала свежевыструганная виселица. С перекладины свисала петля.

— Видишь? — тихо повторил следователь. — Это приготовлено лично для тебя… Не веришь? Подойди поближе, посмотри, вот и клеймо на столбе: «Борис Гайдай, диверсант и бандит. Каждому, кто пойдет его дорогой, будет то же самое». Так что, парень, сегодня заканчивается твой земной путь… Отправишься туда, откуда уже никто не возвращается… Сознайся наконец, назови своих руководителей, и я прикажу разобрать виселицу…

Борис посмотрел на виселицу, на фанерную доску, на которой написана большими черными буквами его фамилия, и отвернулся.

— Что же ты молчишь? Почему не спасаешь себя? — уставился на него колючим глазом Вольф. — У тех, кто тебя обманул, кто толкнул в пекло зла, жестокие души и злые сердца. Прокляни их, и я сейчас же отпущу тебя, ты выйдешь на улицу, пойдешь домой, где столько дней и ночей тебя ожидает мать… Сознайся, кто твои наставники!..

— Я все сказал, — твердо произнес Борис. — Наставников не было.

— Это твое последнее слово? Ты все обдумал?

— Все.

Белая штора ползет вниз, закрывая светлый квадрат, в котором виднеется, словно на экране, зловещий призрак смерти — виселица…

Сталинград!

Это слово гитлеровцы сначала произносили громко, весело — там их армия продвигалась вперед, брала какие-то руины, бывшие некогда жилыми зданиями и театрами, корпусами заводов и фабрик… Потом, когда огромная армия фон Паулюса застряла в тех развалинах, когда она уже не могла продвинуться ни на шаг, это слово стали произносить с тревогой. И вот под Сталинградом Красная Армия окружила армию Паулюса… Фашисты заговорили о городе над Волгой шепотом…

Один за другим через Лубны шли эшелоны на восток, к Сталинграду. Сталинградская битва требовала подкрепления. Гитлер объявлял мобилизацию за мобилизацией.

Стало совсем опасно выходить на улицу, на базар и вообще в город — всех хватали, заносили в реестр и отправляли в Германию.

Анатолий Буценко снова попал за высокий забор биржи труда, его снова бросили в вагон и отправили в неволю, но он бежал и на этот раз. Когда вернулся, сказал и Ивану и Борису:

— Надо искать выхода. Заберут, как цыплят, и упрячут в какую-то шахту или на завод, откуда уже не вырвешься.

— Надо устраиваться на работу, — заявил Иван. Кто работает, тех в Германию не берут.

— В депо! — предложил Борис. — В депо у меня много знакомых.

На следующий день вечером все собрались у тети Марии. Грусть и горе поселились в ее опустевшей квартире. Две смерти подряд — слишком много для одного сердца. Тетя Мария почернела, сгорбилась, голос у нее стал слабый, безразличный… Пригласила ребят сесть, а сама подошла к окну и замерла. Ни проклятий, ни стона, ни плача. Само немое горе.

Вскоре пришел Нестор Малий и его постоянный помощник на паровозе Петр Миронченко.

— Люблю дисциплинированных, — сказал Малий и поздоровался с каждым за руку. — Или, как говорит Карл Клоц, — аккуратных.

Все уселись на стульях. Тетя Мария вышла из комнаты, тихо притворила за собой дверь. Нестор Малий закурил, помолчал. Наконец промолвил:

— Даже не знаю, что и сказать, ребята, но с одним из вас пока что дело не выгорает.

— Почему? — спросил Анатолий.

— А потому, что берут только двоих. Просил Курыша за всех, а он — нет. «Не дозволено, — заладил. — Пан Клоц согласен принять двоих». Даже сумка с махоркой не помогла…

— Курыш — это такая собака, что без разрешения Клоца и вздохнуть не посмеет, — сердито процедил сквозь зубы Петр Миронченко. — До того, негодяй, выслуживается перед врагами, даже голос своего хозяина копирует, подвывает ему, как собака…