Мир “Искателя” (сборник) - Аккуратов Валентин - Страница 12

— Погружение! Вперед полный! Право на борт!

Через несколько минут лодка легла на грунт. Последовала команда.

— В отсеках молчать!

Где-то наверху жужжали винты катеров, ухали взрывы глубинных бомб. А здесь, в лодке, тихо сидели, напряженно прислушиваясь, люди, отсчитывая по ударам сердца медленно текущее время.

Шесть часов спустя, когда над водой уже нависли сумерки, лодка осторожно всплыла под перископ. Безбрежная гладь моря была пустынна.

Через сутки, когда подводная лодка находилась уже в другом квадрате, на горизонте снова показались дымки. Лодка пошла на сближение.

Вокруг большого транспорта суетились катера-охотники.

— Сильная охрана, очевидно, важный груз, — посмотрел помощник.

— Да, конвой солидный.

— Ничего, попытаемся прорваться внутрь, — командир отдал команду, и лодка плавно пошла вперед. Несколько раз стопорили ход и прислушивались. Два раза прямо над головой прошелестели винты катеров.

— Мы в середине конвоя. Извини, оператор, сейчас смотреть некогда.

Снова ударил, отдаваясь в отсеках, сильный взрыв.

— Ну вот и еще одного нет, — командир опустил перископ. — Погружение! Вперед средний!

Лодка легла на грунт.

— Глубина двадцать метров, плохо, если у них есть авиация, — старпом подошел к лежащей на столике карте.

С поверхности моря послышался приближающийся шум винтов. И тут же один за другим последовали несколько мощных ударов. Казалось, что прямо над головой рвутся глубинные бомбы. Лодку сильно тряхнуло. Погас свет. В кормовых и носовых отсеках раздался скрежет. Грохнуло еще, как будто с треском развалился корпус. Лодку швырнуло в сторону. Сбитые с ног люди покатились по стальному настилу…

Сколько прошло времени, никто не знал. Мертвая холодная тишина растворилась в кромешной тьме, только где-то зловеще журчала вода. Раздался чей-то стон. Потом голос командира произнес:

— Осмотреться в отсеках! Наладить аварийное освещение!

В темноте послышалась возня, мутным желтым пятном вспыхнул аварийный фонарь.

В центральном посту было девять человек. Десятый, гидроакустик, лежал на спине, лужа крови широким кругом расплывалась у его головы.

— Что с ним, боцман? — Мертв, ударился головой о тумбу.

— Вызывайте остальные отсеки. Старпом, обстановку?

Все отсеки молчали. Через несколько часов, когда уже сомнений не было, что в живых остались только эти девять, командир обратился к морякам:

— Мне нечего скрывать от вас, положение безнадежное, — он обвел взглядом сидящих вокруг людей. — Выйти наверх могут только двое. Берег недалеко, глубина небольшая. Пойдет оператор и еще кто-нибудь из оставшихся шести. Мы со старпомом не в счет. Так, помощник?

— Так точно, командир, мы не в счет.

— Воздуха очень мало, поэтому следует поторопиться, решайте сами, кто пойдет еще.

— Я тоже не в счет, — голос оператора прозвучал глухо, — я старше всех по возрасту, да и плакать обо мне некому. Все мои родные погибли, расстреляны фашистами. Да и, кроме того, я не только не умею обращаться с этой вашей штукой, — он кивнул в сторону водолазного костюма, — но и плавать-то толком не умею.

— Дорогой мой, вы гражданский человек, а мы моряки, это наша служба, — командир положил руку на плечо оператора.

— У всех сейчас одна служба. Вот и будем делать вы свое дело, а я свое. У меня еще осталась пленка. Дайте только побольше света. Весь, какой есть.

Дышать становилось все труднее. Кровь горячими волнами стучала в висках. В глазах начали рябить мелкие розовые искорки. Люди слабели. Неизвестно откуда в лодку просачивалась вода. Решили: наверх пойдут два самых молодых матроса. Начали готовить все для выхода.

— Теперь я сниму вас, каждого в отдельности, — аппарат застрекотал, — жаль, мало света. Ну, да что-нибудь получится.

Когда все было готово, документы и пленку уложили в резиновый мешок и отдали уходящим.

— Попрощаемся, — моряки обнялись. — Ну, счастливо, прощайте, братцы.

Матросов подняли в камеру, завинтили люк. Только прерывистое свистящее дыхание людей нарушало тишину. Дали воду. Через несколько минут на поверхности моря черными шарами показались две головы. Холодный и чужой берег был близко, но еще ближе и холоднее была морская вода.

В просмотровом зале сидело всего несколько человек.

— Можно начинать? — спросила ассистентка.

— Начинайте, — режиссер закурил и молча взял за локоть сидевшую рядом пожилую женщину.

На вспыхнувшем экране показались чуть запорошенные снегом сопки, подводная лодка, матросы, транспорт. Затемнение…

Прямо в зал с экрана смотрел молодой офицер. Ворот его кителя был расстегнут, капельки пота бусинками блестели на потемневшем лице, тонкая черная струйка крови ниточкой вилась от носа к подбородку. Ему было трудно дышать. Немного помолчав, словно всматриваясь в зал, он начал говорить. И сейчас же из репродуктора раздался голос сидящего в углу с микрофоном преподавателя школы глухонемых… — …Родные мои, все, кто доживет до победы… Мы выполнили свой долг, — моряк перевел дыхание. — …Сын мой, я не знаю, хорошим ли я был отцом, за семь лет я, может быть, просто еще не научился им стать… Но я знаю, что был хорошим сыном… сыном своей Родины… Тебе не в чем упрекнуть меня, ведь я не виноват, что ты остаешься только с мамой… Прощай…

На экране, сменяя друг друга, говорили уже другие. На белом полотне появился совсем молодой матрос. На щеке его чернело масляное пятно. Он тоже что-то говорил и вдруг… улыбнулся. Детской, открытой и немного застенчивой улыбкой…

Режиссер сидел, откинувшись в кресле, обнимая вздрагивающие плечи матери. Все его тело как в лихорадке трясла дрожь. Но теперь он знал, что фильм будет.

Завершающий кадр великого подвига и мужества был найден.

Михаил Сосин

ПЯТЬ НОЧЕЙ

Из барака меня взял Косой Эрих. Пленные сидели на нарах, когда он вошел в штубу, остановился у входа и смотрел, ничего не говоря. Стало тихо. Указательный палец его вытянутой руки медленно пошел слева направо по лицам пленных; за пальцем невольно опускались головы. На мне палец застыл: “Ду”.

Я не спешил… Эрих ждал и, пропустив меня, пошел сзади, насвистывая: “Марианка, хаст ду блонде харе…”, подталкивая меня в спину своей проклятой тросточкой.

Никелированная, тонкая, не толще шомпола, она оставляла кровавые отметины на головах пленных.

Эрих зря не придет. Нетрудно догадаться, куда вел меня Косой. Я видел вопросительные, тревожные взгляды пленных. Многие отворачивали лица. Мне показалось, что Андрей безнадежно махнул рукой, когда я проходил мимо.

Асфальтовый дворик окружен высоким каменным забором. Я посмотрел на небо: по нему плыли легкие облака, настоящие летние. Может быть, они плывут из Москвы?

В аккуратном домике чистый, будто в больнице, коридор. В конце — дверь. Вот туда-то и втолкнул меня Эрих.

За столом сидел Беккер. Он был чисто выбрит и, как всегда, в перчатках. Его тонкие губы на худом бабьем лице плотно сжаты.

Беккер молчал. Я не смотрел на него, и, по-моему, он не смотрел на меня. В комнате был стол, два стула и лампочка над дверью — вот и все. Дверь двойная, обита клеенкой.

Я смотрел в угол, вправо от Беккера.

Крепко сжал зубы, унимая противную дрожь.

Вдруг он встал, прошелся по комнате и остановился близко, почти касаясь меня твердой кобурой пистолета на ярко-желтом блестящем ремне.

— Я имею три вопрос… Ерст: дилинбургский завод три дня не работал для фронт. Кто сломал машин на электростанции? Цвайте: кто и чем делаль ключ от дверь? Дритте: расскажешь все, получишь у шеф-кох Ивальд большой круглый котелок картошки и кусок колбаса. У меня есть сведений — ты все знаешь.

Он сел за стол, я молчал, глядя в угол.

Сегодня он намного злее обычного.

— Я не гестапо и не эсэс, я офицер, но тебе будет плох, бить палкой по голове, как дурак Эрих, — нет! Я из хорошей семьи и жил в Руслянд. Говори — я жду. Садись.