Синева - Алмазов Борис Александрович - Страница 2

«А если любишь, — говорил Иван Карлыч, — всегда помиришься…»

А ещё у Тимоши был дедушка — солдат. На стене, на фотографии. «Совсем молодой, прямо мальчик», — говорила мама. И до того схожий с Тимошей, что мальчику иногда казалось, будто это не дедушка, а он, Тимоша, сфотографирован там, в прифронтовом лесу, у какой-то разбитой телеги.

На дедушке-солдате была старая мятая ушанка со звёздочкой, прожжённый ватник без погон, широченные штаны с заплатками на коленках, огромные ботинки на заклёпках да обмотки, в которых ноги казались кривыми и тонкими.

Тимоша любил эту фотографию. Недаром она висела над его кроватью. Засыпая, он подолгу смотрел на своего дедушку и был уверен, что солдат на фотографии видит и слышит всё, что происходит в доме, и даже знает, о чём Тимоша думает и мечтает.

А когда на фотографию падали солнечные лучи, мальчику казалось, что солдат улыбается ему и даже подмигивает: «Не горюй!»

И странное дело: рядом с этой выцветшей фотографией тускнели самые яркие картинки и открытки…

Нет, не то чтобы они вправду блёкли. Просто если они случайно попадали на стенку, где висел дедушкин портрет, сразу как-то терялись: на них никто не обращал внимания и потом даже не мог вспомнить, что там было изображено.

Даже Маленького принца, так замечательно нарисованного писателем Сент-Экзюпери, пришлось перевесить подальше. Рядом с фотографией он был чем-то вроде рисунка на обоях… А вот фотографию Тимоша никогда не дал бы убрать. Рядом с нею ему было спокойно и даже болеть было легче…

Правда, мальчику было немножко обидно, что у солдата нет ни боевых орденов, ни автомата и на боку не револьвер, не сабля, а толстая тяжёлая санитарная сумка.

Глава вторая

Утро туманное

В то утро всё было как всегда. Тимоша ещё сквозь сон услышал, как переругиваются шёпотом старый Сурок и Будильник.

— Опять выключать! Не дамся! Не позволю! — бренчал всеми своими шестерёнками Будильник, бегая по комнате.

— Не убегай! Не убегай! — задыхался Иван Карлыч. — Остановись!

— Что это такое?! — возмущался Будильник. — Я точный! И выключать себя не позволю! Вчера выключил. Позавчера… Я — Будильник! Мой долг — будить, то есть звонить!

— Да пойми ты, консервная банка со стрелками! — не на шутку сердился Иван Карлыч. — Мальчик болен! Дай ты ему поспать… Не буди его!

Тут Тимоша сразу почувствовал, что ангина не прошла, а значит, в школу нельзя. Делать совершенно нечего…

Папа с мамой на работе. Уроки давно выучены. А новые еще когда-а ребятам зададут, еще когда-а Булкин позвонит телефону да скажет, что на завтра учить. Если сейчас проснуться, придётся принимать лекарство, пить противное тёплое молоко. А больше и дел-то никаких. Хоть опять спать ложись, хоть в окно гляди…

Только в окно ничего особенно интересного не увидишь: улица далеко внизу. Оттуда шум машин доносится, иногда собака залает, милиционер засвистит… И ещё тысяча непонятных звуков. И так иногда хочется узнать, что же там делается на улице! Но окна открывать категорически запрещено. И не только окна, но и балконную дверь. Тимоша родителям торжественно пообещал окна без них не открывать, а он слово держать умеет.

А если из окна не высовываться, то только и видно стадо домов, таких одинаковых со всех сторон, что даже если их перевернуть и поставить на плоские крыши, то никто перемены не заметит.

«Вот если бы не было номеров, как бы люди свои квартиры находили?» — думал иногда Тимоша.

На дома смотреть ему совсем не хотелось.

И всё же он любил смотреть в окно, хотя бы и закрытое, потому что за ним было небо! В небе плыли облака, проносились птицы. Оставляя серебряные полосы, пролетали самолёты.

Небо всё время менялось: оно было то голубым, то синим, то фиолетовым, розовым, нежно-зелёным, алым…

И если долго-долго смотреть на плывущие в широком небе облака, то начинало казаться, что и сам среди них летишь навстречу солнцу…

Но сегодня всё небо было затянуто серой пеленой, словно его выкрасили скучной краской. Тимоша решил не просыпаться: ведь когда спишь, время идёт быстрее и уносит болезнь. Мальчик покрепче зажмурился. Но заснуть не давал шепот Сурка и тиканье Будильника.

— Хорошо! — сказал наконец Будильник. — Уступаю вам, но запомните: это в последний раз.

— Ах… — вздохнул Сурок. — Если бы мальчик болел в последний раз!..

— Нужно закаляться! Нужно раньше вставать — и за город, и на зарядку, — звякал Будильник. — Раз — два! Раз — два! Время, вперёд, вперёд, время!

— Кто спорит, закаляться нужно, — кряхтел Сурок, забираясь в своё кресло. — Только сначала нужно выздороветь. Вон в прошлое воскресенье съездили за город — и пожалуйста: температура тридцать девять и две!

— Это Тимошу в электричке продуло. Ну ничего! Скоро его родители купят машину и тогда быстрее будут добираться до лесов и парков. Будут загорать, купаться… Мальчик станет сильным и здоровым.

— С чего это он станет?.. Сейчас в электричке простужается, — пробурчал себе под нос Иван Карлыч, укрываясь пледом, — а потом в машине будет простужаться… Нет, нужно пешком ходить…

— Напрасно вы не верите в технику! Вы с ней просто не знакомы, — забренчал Будильник.

— Это я-то? — Иван Карлыч заёрзал в кресле, и оно заскрипело, как старый корабль. — Да я на собственной шкуре, так сказать, испытал, что такое техника… Когда с грызунами боролись, меня вся сельскохозяйственная авиация гоняла! Да я!.. Что там говорить… При чём тут техника… Счастье от техники не зависит! Родители — взрослые люди, а не понимают простых истин…

— Чего не понимают?

— Того, что, пока они на машину зарабатывают, мальчик вырастет. Машина, конечно, будет… Потом… А они ему нужны — сейчас!

— Но Тимоша ничего об этом не говорил!

— Да что ты, сам не понимаешь?

Иван Карлыч даже поднялся с кресла, перекинул через плечо клетчатый плед и заходил по комнате, как шотландский стрелок.

— Где это видано, чтобы мальчики с будильниками и сурками разговаривали?

— Нет, почему же, — возразил было Будильник, — вот в журнале «Наука и жизнь»…

— Да ни при чём тут наука, — оборвал его Иван Карлыч. — И разве это жизнь? Сидит один-одинёшенек на двенадцатом этаже… Тут с водопроводным краном разговаривать научишься. Мысли всякие дурацкие в голову лезут…

Иван Карлыч принялся ещё быстрее вышагивать.

— Я, говорит, летать хочу! Понимаешь: летать!

— Что же тут дурацкого? — затарахтел Будильник. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… Всё выше, и выше, и выше!

— Это я и сам знаю! Я ему говорю соответственно: учись, закаляйся — будешь лётчиком!»

— А он?

— А он, видите ли, мечтает, чтобы без всякого мотора — взял и полетел! Кругом, говорит, простор и ветер!.. А живём мы, между прочим, на двенадцатом этаже! А родителей дома нет…

«Да что ты, Иван Карлыч! — хотел было закричать Тимоша. — Что я, маленький? Я же не в этом смысле…» Но подумал, что придётся ему так долго свою мечту объяснять и растолковывать, что она совсем мечтой быть перестанет. А это была самая большая, самая затаённая Тимошина мечта: летать.

Лёжа в кровати, сквозь полуприкрытые веки он видел огромное окно во всю стену. А за ним — небо. И облака плывут совсем близко: протяни руки — достанешь… Иногда Тимоше снилось, что окно бесшумно распахивается, словно огромные прозрачные крылья, взмывают занавески, а он, Тимоша, летит, раскинув руки, туда, в синеву, к облакам и птицам. Летит над улицами, над домами и дорогами, что ведут в поля, леса…

— А куда он лететь собирается, не сказал? — спросил Будильник.

«А действительно: куда?» — подумал Тимоша. Но почему-то думать об этом не хотелось. Он только знал, что летать — это счастье.

— Известно куда, — ответил Иван Карлыч. — Куда сердце зовёт. К друзьям, к хорошим людям.

«И правда, — удивился Тимоша. — Конечно, к друзьям!» — К Булкину, что ли? — спросил Будильник.

— К Булкину?! — зарычал Иван Карлыч. — При чём тут Булкин! Булкин ему не друг, а староста класса!