Элитная школа для мальчиков (СИ) - "Elle D." - Страница 9

- Я буду... я постараюсь, сэр, - прохрипел Пол. Неподвижное лицо мистера Эткинса слегка смягчилось. Он как будто поколебался, прежде чем сказать следующие слова.

- Ученикам запрещено ходить на учительскую половину. Но если тебе понадобится помощь, ты можешь обращаться ко мне.... в любое время. Лучше днём на занятиях, но тогда это увидят остальные.

- Да, сэр, - прошептал Пол, глядя на него во все глаза. Мистер Эткинс слабо улыбнулся, и его ладонь легла на щеку Пола.

- Добро пожаловать в Бродуэлл, - сказал он и, убрав руку, вышел из душевой.

Наблюдать за поркой Эдварда Харшоу собралась вся школа. Некоторые откровенно любовались зрелищем, другие были в растерянности. В ужасе был только Пол. Он думал, что под наказанием для Харшоу мистер Эткинс подразумевал голодовку или домашний арест, но только не публичную экзекуцию. Не то что бы в таком наказании было что-то особенное - почти каждого ученика в каждом пансионе секли, и не один раз. Каждого, но не Харшоу. Не сына герцога Эдингтонского.

Экзекуцию проводили в спортзале. Младших учеников обычно секли старшие, но шестиклассников наказывали непосредственно сами учителя. Харшоу порол мистер Принкл, учитель гимнастики в старших классах. Это был грузный, крепкий мужчина с суровым взглядом, и по одному его виду можно было представить, до чего тяжёлая у него рука. Харшоу приказали раздеться до пояса и привязали за руки к перекладине для подтягиваний. Несмотря на высокий рост, Харшоу в таком положении едва доставал носками до пола, фактически повиснув на перекладине. Полу досталось место за его спиной, и лица его он не имел возможности увидеть - да и не хотел. Меньше всего на свете Полу Стюарту хотелось встречаться взглядом с Эдвардом Харшоу в то время, когда его, Харшоу, будут публично пороть из-за Пола.

- Десять ударов, - объявил приговор мистер Принкл, и по рядам учеников прошёл шепоток. Так мало! Любой другой на месте Харшоу получил бы не меньше двадцати. Но то другие, а Харшоу вообще не пороли... не должны были пороть.

Когда первая розга, просвистев, хлестнула по напряжённой спине юноши, Пол вздрогнул так, словно это его ударили. Остановившимися глазами он смотрел на длинную алую полосу, проступившую на спине Харшоу. "Что он теперь сделает со мной? - думал он, глядя, как проступает затем вторая полоса. - Оторвёт мне яйца? Изнасилует? Сам запорет до смерти? Что?" Его трясла крупная дрожь. Он выхватил взглядом мистера Эткинса, курировавшего шестой класс и потому присутствовавшего при порке. Тот стоял, как всегда, невозмутимо спокойный, заложив руки за спину, и неотрывно смотрел на Харшоу. В его лице не было ни осуждения, ни недовольства, ни одобрения. Пол с трудом вспомнил, о чём они говорили в душевой, когда он дрожал, голый и мокрый, под этим непроницаемым взглядом. Что-то насчёт того, что Харшоу зарвался и его нельзя не наказать... А если бы можно было, если бы Харшоу был осторожнее и не попался - вы бы и это спустили ему с рук, не так ли, мистер Эткинс, мысленно спросил его Пол? Хотя какая разница... Наказания от учителей - ничто по сравнения с тем, как мальчишки могут наказывать друг друга.

На десять ударов потребовалось не больше минуты. Мистер Принкл отложил розги, неторопливо, позволяя ученикам налюбоваться на исполосованную спину Харшоу. Тот всё ещё стоял на носках, его бёдра подрагивали от напряжения, но он не обвис, и за всю порку не издал ни звука. Когда его сняли с перекладины и повернули, Пол увидел кровь у него на подбородке - он кусал губы, чтобы не кричать. Это заслуживало бы уважения, если бы Пол мог испытывать к этому человеку что-нибудь, кроме ненависти.

"Так тебе и надо", - подумал он, и это была глупая, детская мысль. На самом деле Харшоу заслуживал гораздо большего уже только за то, что сделал с Полом в душевой - а ведь сколько раз он делал такое и ещё худшее с десятками других мальчишек... Пол стиснул зубы, когда Харшоу, пошатываясь, взял свою рубашку и прошёл мимо него. Он готовился достойно снести взгляд врага, но Харшоу его даже не заметил. Он вообще ни на кого не смотрел; мокрые от пота волосы облепили его лоб и лезли в глаза. Его дружков не было, они отделались домашним арестом, поэтому никто не бросился ему навстречу и не подал заботливо полотенце. Мальчики только испуганно расступились, когда он прошёл мимо них. Ещё несколько мгновений стояла тишина. потом мистер Эткинс велел все разойтись. Было время спортивных занятий, и уже через несколько минут на перекладине, только что служившей орудием пытки, неумело и неловко подтягивали малыши.

Всё как всегда. Совершенно обычное дело.

С этого дня с ним перестали разговаривать.

- Ты труп, - неохотно объяснил Тинли, когда Пол припёр его к стене. - С трупами не разговаривают.

Харшоу дали день на отлёжку, потом он снова появился на занятиях. На математике его вызвали к доске, но оказалось, что он не выучил урока. Мистер Эткинс спокойно отчитал его, поставил неудовлетворительную оценку и отправил на место. Пол смотрел на эту сцену из своего угла и думал, что, если попытаться быть объективным, то это не совсем справедливо. Ведь мистер Эткинс знал, что вчера Харшоу было не до уроков. С другой стороны, мужчина должен делать своё дело вне зависимости от того, в каком состоянии находится. Если Харшоу попадёт по войну и там заработает порку (а это, подумал Пол мстительно, практически неизбежно, с его-то норовом!), то на следующий день его всё равно пошлют в бой, и никак ему не отвертеться. Если ты солдат, то не имеет значения, чей ты сын.

Впрочем, Пол сильно сомневался, что сын герцога Эдингтонского когда-либо попадёт на войну.

- Стюарт! Повтори то, что я только что сказал!

Пол вздрогнул и, вскочив с места, потупился и пробормотал извинения. Мистер Эткинс успел перейти к их классу и теперь объяснял правило, которое Пол прохлопал. Он покраснел, когда его отчитали, и неловко сел на место. Ему казалось, что все, вся школа не отрывает от него глаз. Они все знали, из-за кого наказан Харшоу. Это нечестно, думал Пол, не поднимая взгляда от парты, пока мистер Эткинс спокойно продолжал объяснять урок. Я же не нарочно, я не цеплялся к нему первый, он сам! Я даже на помощь не звал, не мог позвать... так где же тут моя вина?

Но его вина была, и он сам это чувствовал. Он боялся, что его жизнь в Бродуэлле теперь превратится в ад - и не только из-за Харшоу. Всё было куда хуже. Он превращался в изгоя. А он не хотел, ненавидел быть изгоем. Он не мог быть один.

Дошло до того, что он попытался подлизаться к Тинли, заговорив про какую-то ерунду - и получил холодный отпор. Это было уже слишком; Пол чуть не плакал от обиды. В столовой и на уроках к нему не цеплялись - его попросту игнорировали. В Кроули в такие дни он пропадал в конюшнях, но в Бродуэлле конюшни хоть и были, но на осенне-зимний сезон туда не пускали учеников.

Когда пришла ночь и свет погас, Пол неуверенно пожелал Тинли спокойной ночи и, не получив ответа, свернулся на краешке кровати. Думать про завтрашний день день было почти невыносимо. И ведь он ещё даже не виделся с Харшоу! Что тогда-то будет...

И впервые с того дня, как он в очередной раз покинул дом, ему захотелось заплакать. Хотя нет... нет, он не плакал с тех самых пор, как умер Арчи. Почти год назад. Потом, казалось, всё уже было безразлично - покидать школу, видеть слёзы мамы, потом опять её слёзы, когда она снова провожала его на учёбу, новая школа... Всё это не имело значения. Пол думал, что перестал быть маленьким в тот день, когда тело мальчика, чьим фагом он был в Хотинтоне, вынесли из здания пансиона, накрыв флагом с гербом его рода. Арчи происходил из Клодвеллов и очень гордился этим; этот флаг висел над его кроватью всё время, пока он учился в Хотинтоне. Пол думал об этом и чувствовал, что плачет - не из-за Харшоу, не потому, что его жизнь, едва начавшаяся в Бродуэлле, уже грозила разлететься на осколки. Он плакал, потому что думал про Арчи. Слишком часто и слишком много в последние дни.