Черный вечер (сборник) - Моррелл Дэвид - Страница 44

— Они страдали не меньше, чем Ван Дорн.

— Их что, всех в психушку упрятали?

— Нет, еще хуже.

— Майерс, не томи...

— Совпадения поразительные. Они пытались писать в стиле Ван Дорна и, так же, как он, выкалывали себе глаза.

Наверное, уже ясно, что Майерс — парень чувствительный, легковозбудимый и совершенно безобидный. Мне импонирует его умение восхищаться и фантазировать. С ним никогда не скучно: энергия и сумасшедшие идеи бьют ключом и передаются другим.

По правде говоря, вдохновение мне нужно как воздух. Я ведь неплохой художник, очень даже неплохой. Хотя и не гениальный. К концу обучения в аспирантуре стало ясно: максимум, что мне светит, — писать для души и участвовать в любительских вернисажах. Как ни больно признать, реальнее всего кажется карьера художника в рекламном агентстве.

Однако в тот вечер общение с Майерсом особого вдохновения не вызвало, наоборот, угнетало и подавляло. Мой приятель — натура увлекающаяся, в свое время его кумирами были Эль Греко, Пикассо, Поллок. По каждому из них Майерс с ума сходил. Когда пришла очередь Ван Дорна, я посчитал его очередным идолом для поклонения.

Но море эстампов на полу — уже больше чем увлечение, тут одержимостью попахивает. А что касается секрета... Не знаю, живопись, в конце концов, не геометрия, а картина — не препарированная крыса, органы которой можно рассмотреть, а при желании — пощупать. Иначе говоря, далеко не все в искусстве поддается осмыслению, наверное, в этом и заключается его сила. Похоже, под словом «секрет» Майерс подразумевает талант Ван Дорна и его оригинальное мировоззрение...

Нет, Майерс явно считает, что у голландца был какой-то секрет, а талант здесь ни при чем. Ужас, до чего дошло, а еще ужаснее боль в карих глазах моего друга. Ради Ван Дорна он добровольно обрекает себя на непонимание и одиночество. А разговоры об искусствоведах, что выкалывали себе глаза?.. Ради бога, что творится с моим другом? Может, у него нервный срыв?

Я просидел с ним до пяти утра, пытаясь успокоить, уговорить немного передохнуть. Мы выпили шесть банок пива, я принес еще шесть, потом занял одну упаковку у товарища. На заре Майерс задремал, а я решил уходить. Засыпая, он признался, что очень устал. Завтра же позвонит родителям и попросит денег на билет.

Проснулся я часов в двенадцать с тяжелой от похмелья головой. Черт, проспал утренние лекции! Во рту мерзкий вкус пива и вчерашней пиццы. Скорее под душ! Я вымылся, побрился и позвонил Майерсу. Длинные гудки. Ха, наверное, встать не может, головка бо-бо после вчерашнего! Вечером я позвонил снова, затем постучал в дверь. Тишина. Испугавшись, я пошел за ключом к хозяйке. Меня ждала записочка: «Очень устал. Уезжаю домой в Денвер. Как приеду, позвоню или напишу. Удачи, вдохновения, всего-всего! Твой друг Майерс».

Горло судорожно сжалось. Из Денвера он так и не вернулся, и с тех пор я видел его всего дважды: один раз в Нью-Йорке, а второй...

Сначала о Нью-Йорке. Аспирантуру я закончил, создав серию пейзажей, прославляющих бескрайние поля и холмы Айовы. Одну из картин за пятьдесят долларов купил владелец местного ресторана, три я подарил университетской больнице, а остальные куда-то подевались.

Столько всего произошло...

Как я и ожидал, покупать мои довольно заурядные картины никто не спешил, зато в рекламной студии на Мэдисон-авеню меня приняли с распростертыми объятиями. Работа не бог весть какая, но платят нормально.

В отделе маркетинга работала симпатичная девушка. Профессиональные консультации превратились в обеды, ужины, вечеринки, ночи... Я сделал предложение — она согласилась.

Будем жить в Коннектикуте, а со временем заведем детей.

Майерс позвонил мне на работу (откуда только телефон взял?). Я сразу узнал его нервный запыхавшийся голос.

— Нашел! — выпалил он.

— Майерс! — улыбнулся я. — Сколько лет, сколько зим!

— Говорю же тебе, нашел, нашел!

— Что? Не понимаю, о чем ты...

— Секрет Ван Дорна! Неужели забыл?

Как же, как же! Разве можно забыть горящие от волнения глаза, бесконечные, затягивающиеся за полночь беседы? Боже, как молоды мы были, какие планы строили!

— Ван Дорн? Боже, так ты до сих пор...

— Да, секрет действительно существует!

— Слушай, плевать мне на твоего Ван Дорна! Ты сам интересуешь меня гораздо больше... Куда ты пропал, почему не давал о себе знать?

— Ты бы меня сдерживал, не позволил бы...

— Ради твоего же блага!

— Это ты так думаешь... А я оказался прав!

— Ты где сейчас находишься?

— А ты как думаешь?

— Майерс, ради нашей дружбы, скажи нормально, где ты?

— В музее «Метрополитен».

— Поймаю такси и приеду, дождись меня, ладно? Страшно хочу тебя увидеть!

— А я страшно хочу кое-что тебе показать!

Пришлось бросить все дела, отложить две встречи и ужин с невестой. Она, кажется, обиделась... Ладно, потом что-нибудь придумаю. Сейчас главное — Майерс.

Он ждал у большой мраморной колонны возле входа. Лицо изможденное, зато счастливые глаза так и сияют.

— Боже, Майерс, как я рад...

— Пойдем, покажу кое-что... Скорее! — Он нетерпеливо тянул меня за рукав.

— Где ты пропадал?

— Потом расскажу...

В галерею постимпрессионистов мы чуть ли не влетели. Запыхавшийся Майерс подтащил меня к ван-дорновским «Елям на восходе».

Оригинал я видел впервые; воистину, репродукция по сравнению с ней — конфетный фантик. Целый год просидев на рекламе косметических средств, я был полностью раздавлен. Глядя на эстамп Ван Дорна, я был готов...

Рыдать. Оплакивать свою никчемность, бесталанность и, увы, отлетевшую молодость.

— Смотри! — Майерс поднял руку и показал на картину.

Я смотрел час, два... И наконец увидел.

Сердце пустилось бешеным галопом. Майерс поднял руку, бдительный смотритель шагнул к нему, чтобы не позволить коснуться полотна, а мне показалось, будто в глазах сфокусировалась мощная линза.

— О боже! — выдохнул я.

— Видишь? Кусты, деревья, трава...

— Да! Боже милостивый, да! Как же я раньше...

— Как же ты раньше не замечал? Потому что на репродукциях они не проявляются, только на оригиналах, да и то не сразу. Нужно...

— Сосредоточиться и полностью отрешиться от внешнего мира?

— Да, верно! Я знал, чувствовал, что интуиция не обманывает!

— Вот он, секрет Ван Дорна...

Как-то раз в детстве папа повел меня за грибами. Оставив машину на опушке, мы долго шли по извилистой тропке к склону, поросшему вязами. Велев искать на вершине, сам отец остался внизу. Через час он набрал два больших мешка, а я — ничего.

— Тебе просто повезло! — надулся я.

— Нет, грибов и на вершине полно! — смеялся он.

— Полно? Так где же они?

— Смотрят на тебя! Ты плохо искал, сынок!

— Да я пять раз тут все обошел!

— Просто смотрел не туда. — Папа взял длинную палку и показал на поросшую жухлой травой кочку. — Глянь-ка!

Я послушался.

Никогда не забуду возбуждения, захлестнувшего меня горячей волной. Грибы появились как по мановению волшебной палочки! Естественно, они были там с самого начала, цвета прошлогодних листьев, изогнутые, словно сучки, незаметные моему городскому глазу. Как только зрение настроилось на нужный лад, я понял, что грибы повсюду — десятки, сотни! Надо же, целый час по ним ходил и ничего не видел.

Еще больший шок я испытал, разглядев на «Елях на восходе» лица. Точки и загогулины образуют крошечные, с полсантиметра, замаскированные среди пейзажа не хуже, чем грибы в лесу, лица. И явно не человеческие. Рты — жадные разверстые пасти, носы — зазубренные, словно ножевая рана, расщелины, глаза — черные колодцы отчаяния.

Они корчатся в жуткой агонии, с каждой секундой я все отчетливее слышу их крики, похожие на плач проклятых, пропащих душ.

Лица повсюду, они будто всплывают со дна кружащихся в бешеном вихре мазков. Их столько, что теперь пейзаж кажется иллюзией, реальность — сосущие глаза и ненасытные рты. Еловые стволы стали клубком сведенных предсмертной судорогой туловищ, волосатых ног, заломленных в отчаянии рук.