Человек без лица - Моррелл Дэвид - Страница 119

— Это нервы — как перед выходом на сцену. Постарайся расслабиться. Для нас это только прикидка, — успокоил ее Бьюкенен. — Мне надо разведать, как охраняют Дельгадо. А твоя роль не должна представить особенной трудности. Просто бери интервью, и все. Ты ничем не рискуешь. Чего никак нельзя будет сказать о положении, в котором окажется Дельгадо, когда я вычислю, как к нему подобраться.

Не выдавая своего волнения, Бьюкенен припарковался перед домом. Выйдя из машины, он заметил и других охранников, не считая садовников, которые явно интересовались больше посетителями, чем своими непосредственными обязанностями. Можно было заметить телекамеры внутренней системы слежения, проходящие по окнам провода, металлические ящики в кустах — детекторы охранной сигнализации.

Подавив эмоции, Бьюкенен назвал Холли и себя слуге, вышедшему встретить их. Тот проводил гостей в прохладный, затененный, гулкий мраморный вестибюль. Они прошли мимо широкой закругленной лестницы, потом дальше по коридору и оказались в кабинете, отделанном панелями красного дерева. Кабинет, в котором пахло воском и политурой, был обставлен кожаной мебелью и украшен охотничьими трофеями; за сверкающими стеклами шкафов и витрин можно было видеть множество винтовок и ружей.

Бьюкенен сразу узнал Дельгадо, как только тот поднялся из-за письменного стола. Он казался еще более крючконосым, более надменным, чем на видеоплевке и фотографиях. Кроме того, он выглядел очень бледным и худым, его щеки ввалились, словно у тяжело больного человека.

— Добро пожаловать, — приветствовал он гостей.

Бьюкенен живо представил себе запечатленные на пленке сцены, где Дельгадо насилует и убивает Марию Томес. Как только он получит нужную ему информацию, он покончит с Дельгадо.

Дельгадо подошел ближе. Его английский был очень хорош, хотя и страдал некоторой вычурностью.

— Всегда приятно беседовать с представителями американской прессы, особенно когда речь идет о столь известном издании, как «Вашингтон пост». Сеньорита?.. Простите меня. Я забыл имя, которое назвал мой секретарь…

— Холли Маккой. А это мой переводчик Тед Райли.

Дельгадо пожал им руки.

— Прекрасно. — Он игнорировал Бьюкенена, сосредоточив свое внимание на Холли, внешность которой явно произвела на него впечатление. — Поскольку я говорю по-английски, ваш переводчик нам не нужен.

— Я также и фотограф, — улыбнулся Бьюкенен.

Дельгадо сделал отстраняющий жест.

— Фотографии можно будет сделать потом. Сеньорита Маккой, что предложить вам выпить перед ленчем? Может быть, вина?

— Благодарю вас, но, по-моему, чуть-чуть рановато…

— Чудесно, — перебил ее Бьюкенен. — С удовольствием выпьем вина. — У него не было времени научить Холли не отказываться выпить с объектом. Такой отказ подавляет у собеседника желание быть общительным, вызывает у него подозрение, что у вас есть причина во что бы то ни стало сохранить контроль над собой.

— А впрочем, почему бы нет? — подхватила Холли. — Перед ленчем.

— Красного или белого?

— Пожалуй, белого.

— «Шардонне»?

— Замечательно.

— Мне то же самое, — добавил Бьюкенен.

Продолжая игнорировать его, Дельгадо повернулся к слуге в белой куртке, стоявшему возле двери.

— Ты слышал, Карлос?

— Да, сеньор Дельгадо.

Слуга пятясь вышел за дверь и удалился по коридору.

— Садитесь, пожалуйста, — Дельгадо подвел Холли к одному из мягких кожаных кресел.

Бьюкенен, который последовал за ними, заметил во внутреннем дворике за стеклянной дверью, ведущей оттуда в кабинет, какого-то человека. Это был явный американец, лет тридцати пяти, хорошо одетый, светловолосый, приятной наружности.

Заметив, что заинтересовал Бьюкенена, человек кивнул ему и улыбнулся мальчишеской улыбкой.

Дельгадо между тем говорил:

— Я знаю, что американцы любят жить и работать по насыщенному графику, так что если вы хотите задать мне какие-то вопросы перед ленчем, то не стесняйтесь.

Через стеклянную дверь из патио вошел тот человек.

— А, Реймонд, — обратился к нему Дельгадо. — Вернулся с прогулки? Входи. У меня тут гости, с которыми я хочу тебя познакомить. Эта сеньорита Маккой из «Вашингтон пост».

Реймонд почтительно наклонил голову и подошел к Холли.

— Очень рад. — Он пожал ей руку. Что-то в этом рукопожатии заставило се вздрогнуть.

Реймонд повернулся к Бьюкенену.

— Здравствуйте. Мистер?..

— Райли. Тед.

Они обменялись рукопожатием.

Бьюкенен сразу ощутил, как что-то ужалило его в правую ладонь.

Ладонь горела.

Рука постепенно немела.

Встревоженный, он взглянул на Холли, которая в ужасе смотрела на свою правую руку.

— Эта штука быстро действует? — спросил Дельгадо.

— Мы называем это «двухступенчатым парализантом», — ответил Реймонд. Снимая с пальца кольцо и укладывая его в небольшую ювелирную коробочку, он по-прежнему улыбался, но его голубые глаза остались бездонными и холодными.

Холли упала на колени.

Правая рука Бьюкенена потеряла всякую чувствительность.

Холли рухнула на пол.

Словно обруч сжимал грудь Бьюкенена. Сердце бешено колотилось. Он растянулся на полу.

Сделал отчаянную попытку встать.

Не смог.

Не смог даже пошевелиться.

Тело сделалось чужим. Руки и ноги не повиновались.

Смотря прямо над собой обезумевшими глазами, он заметил самодовольную ухмылку Дельгадо.

Светловолосый американец пристально вглядывался в Брендана со своей механической улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.

— Это снадобье с полуострова Юкатан. Эквивалент кураре, который был в ходу у майя. Сотни лет назад туземцы пользовались им, чтобы парализовать свои жертвы, лишить их возможности сопротивляться, когда им будут вырезать сердце.

Не в силах повернуть голову, не в силах взглянуть на Холли, Бьюкенен слышал, как она хватала ртом воздух.

— И ты не вздумай сопротивляться, — сказал Реймонд. — Твои легкие могут не выдержать напряжения.

5

Вертолет с грохотом перемещался по небу. Его «вамп-вамп-вамп» отдавалось по всему фюзеляжу. Не то чтобы Бьюкенен ощущал эти сотрясения. Его тело по-прежнему ничего не чувствовало. Жесткий пол кабины мог с таким же успехом быть и пуховой периной. Такие понятия, как «жесткое» или «мягкое», «горячее» или «холодное», «острое» или «тупое», потеряли всякое значение. Все было одинаковым — никаким.

Зато его слух и зрение неимоверно обострились. Каждый звук в кабине, особенно мучительное хриплое дыхание Холли, усиливался многократно. За окном небо было почти невыносимо яркого бирюзового цвета. От такого сияния, казалось, можно было ослепнуть, если бы не спасительное помигивание век, которые — наряду с сердцем и легкими — действовали как бы отдельно от остального тела, находившегося под воздействием яда.

Напротив, его сердце работало в чудовищно усиленном режиме, что вызывало сильную тошноту; оно бешено колотилось — без сомнения, в том числе и от страха. Но если начнется рвота (допуская, что его желудок тоже не парализован), то он обязательно захлебнется и умрет. Он должен сосредоточиться и побороть страх. Должен держать себя в руках. Чем быстрее колотилось сердце, тем больше воздуха требовали легкие. Но грудные мышцы отказывались повиноваться, и он чуть не поддался панике, испугавшись, что сейчас задохнется.

Соберись, подумал он. Соберись.

Он силился заполнить сознание какой-нибудь успокоительной мантрой[19]. Пытался найти единственную всепоглощающую мысль, которая давала бы ему цель. Хуапа, подумал он. Хуана. Хуана. Я должен выжить, чтобы помочь ей. Должен выжить, чтобы найти ее. Должен выжить, чтобы спасти ее. Должен…

Его взбесившееся сердце продолжало неистовствовать. Его охваченные паникой легкие продолжали требовать воздуха. Нет. Эта мантра не действовала. Хуана? Она была далеким воспоминанием, отстоящим на годы, а для Бьюкенена — в буквальном смысле на несколько жизней. С тех пор он успел побыть столькими людьми! Разыскивая Хуану, твердо решив во что бы то ни стало найти ее, он в действительности искал самого себя — и тут, по мере того как новая всепоглощающая и всеобъемлющая мысль заполняла его мозг…