Бах - Морозов Сергей Александрович - Страница 5

Ни один биограф Баха и исследователь его трудов не проходит мимо этих слов некролога, хотя не установлено точно, произведения каких именно композиторов — немецких и иноземных — изучал Бах в арнштадтские годы. Себастьян дорожил фамильными связями. Музыканты Бахи и, может быть, еще люнебургские друзья посылали с оказией в Арнштадт попадавшие им в руки произведения, Себастьян знакомился с ними, что-то переписывал и отсылал ноты обратно. Как музыкант-исполнитель и как начинающий композитор, он овладевал искусством полифонии, многоголосия.

Столетия развивалась полифоническая музыка в странах Европы. Искусство одновременного ведения двух или нескольких равноправных голосов было и наукой, требовало от музыканта, композитора глубоких знаний. И в сочинении инструментально-хоровых произведений — мотетов или кантат, и в инструментальной музыке. Орган, инструмент, имевший десятки и сотни регистров, занимал царственное место в музыке предшествующих столетий и эпохи XVII — XVIII веков. Именно органу Бах и отдал страсть молодого художника в Арнштадте.

Часами он не покидал запертого на засов храма. Инструмент с двумя ручными клавиатурами и ножной был превосходен. Без парика и камзола, коротко остриженный, в рубахе и жилете, в башмаках, удобных для работы, Себастьян походил больше на мастерового, чем на степенного церковного органиста. Он упражнялся в приемах игры, искал новые комбинации постановки пальцев, иногда входя в противоречия с принятыми правилами. Он упражнял ноги. Люнебургский Бем сочиняя органные произведения преимущественно для работы на ручных клавиатурах; педаль не имела у него самостоятельного значения. И техника исполнения мало отличалась от игры на клавесине. Старый Рейнкен виртуозно работал ногами, и это особенно восхищало Себастьяна в искусстве гамбургского органиста.

В арнштадтской церкви он импровизировал, достигая легкости исполнения на клавишах педали. Иногда вел мелодию без участия рук, в быстром темпе, со всенарастающей мощью и любовался гулкими звучаниями, заливающими сумерки храма и галереи, протянувшейся вдоль стен. И снова вводил в действие пальцы рук, легко скользя ими по клавишам мануалов. Зажигал свечи у пюпитра; они стоили дорого, и Себастьян довольствовался иной вечер одной-двумя. Пламя свечей не преодолевало сумрака и отбрасывало огромную неспокойную тень музыканта в пространство, заполняемое густыми звуками труб.

Уставал служитель, орудующий мехами; он молчаливо-удивленно следил за не знающим устали господином органистом. Сколько же шумит в пустой церкви этот новый кантор...

Кончая игру, Себастьян частенько давал послушному и терпеливому служке грош-другой, тот покорно кланялся и потом в кабачке, наверно, рассказывал о непонятном упрямце, просиживающем дни и вечера на деревянной скамье. Но он был доволен и, пропустив стаканчик вина, хвалил преданность господина органиста святому Бонифацию, чье имя издавна носила церковь.

Заходил в церковь настоятель. Он садился так, чтобы был виден органист. В часы богослужений он слышал умиротворенные молитвенным настроением мелодии, в эти же минуты инструмент извергал непривычны" для церкви каскады звуков. Пастор считал себя вправе задавать вопросы, чтобы сгладить недоумение, но органист не всегда отвечал на них в угодном пастору духе.

Впрочем, настоятель был покладист и не обижался. Построенная лет двадцать пять назад церковь мало посещалась горожанами; старый, обветшавший орган удручал прихожан. Теперь заметны перемены. Новый инструмент прекрасно звучит у этого молодого Баха, церковь посещают и горожане других приходов, наезжают и из окрестных селений. Конечно, ему, настоятелю, было бы спокойнее, если бы музыку исполнял более послушный органист и кантор. Звучали бы хоралы и мотеты, канонизированные временем. Потребности прихожан в музыке скромные, им даже приятно слышать знакомое, повторяемое из года в год, звучащее без выдумок и хитростей, это утверждает их в собственном достоинстве: нам все известно. Вдохновение же, не контролируемое послушанием, может повести к соблазнам, породить искушения и усложнить мирную жизнь пастырей.

Но этот органист с упрямым подбородком, с открытым взглядом, уверенный в своем ремесле, все-таки рушит привычные ограничения.

Вот и сейчас, в вечернюю вору, невообразимое творят в своем движении руки и ноги музыканта. Что ж, пусть не всегда звуки органа ласкают ухо настоятеля, молодой органист воистину находка для города.

Пастор покидает храм, а за стенами запертой церкви еще клубятся глухие и страстные звуки. Ему, пастору, нашептывали, что даже городские гуляки с удивлением останавливаются в поздний час и слушают. А потом сочиняют небылицы.

Заходил в церковь по праву родства и принадлежности к цеху музыкантов Христоф Хертум. Он садился на дальнюю скамью, как положено, спиной к органу и, слившись с сумраком храма, оттуда слушал игру. Такой силы и быстроты, такого легкого мастерства он что-то не помнит у других Бахов, а их он слышал немало. Не знал зависти музыкант, причастный к этой семье. Но как графский писарь, понимавший, что к чему в жизни, Христоф Хертум не был спокоен за судьбу Иоганна Себастьяна. Музыканты — люди служивые, они обязаны знать свое место на лестнице церковных должностей. Сдержанный служака не смел, однако, высказывать своих сомнений юному музыканту. Меняются времена.

В неустанных занятиях прошел 1704 год. Себастьян почувствовал себя окрепшим в органной игре, изучил и устройство инструмента со всеми его прихотями.

Не установлено точно, где большую часть времени прожил в Арнштадте Бах. Согласно молве он обитал в домике романтического вида, выходящем острым углом на небольшую площадь. Дом назывался «Zur guldenen Krone». Примем это предположение. Здесь в одном из окон «дома под венцом» часто за полночь неярко светилась свеча. В комнате, заваленной нотными тетрадями, за дубовым столом Себастьян засиживался, с упорством переписывая, иногда напевая ноты произведений именитых композиторов.

А школа и хор? Педагогические обязанности Себастьян исполнял исправно. Волевые указания учителя в часы репетиций и особенно во время богослужения магически действовали на учеников. Старшие из них уже могли самостоятельно управлять хором. Так что Бах и как органист, и как кантор пока нравился церковным начальникам. Но чины консистории считали, что органист обязан обучать школьников и образовательным предметам, кроме того, быть их воспитателем: Себастьян, всецело поглощенный занятиями искусством, неприязненно относился к подобным требованиям консистории. В надзиратели же за поведением школьников молодой органист был и совсем непригоден. Тем более что среди учеников оказались и его ровесники. Уже к новому, 1705 году выяснилось, что ученики, особенно старшие из них, совсем потеряли страх, норовили даже перебрасываться мячом на занятиях, обзавелись рапирами, с которыми расхаживали по городу в вечерние часы, а по донесениям в консисторию их встречали и в «неприличных местах».

Себастьян не сдерживал гнева, ученики затихали на время, а потом снова проказничали, тогда учитель впадал в равнодушие, смотрел на их поведение сквозь пальцы и всецело погружался в свои артистические увлечения, уходил от этих досадных неприятностей.

Теперь он отдавался искусству импровизации даже в часы церковных служб. Случалось, что издавна принятый порядок ведения музыки нарушался необычностью гармоний, которыми украшал органист традиционные мелодии. Он как бы забывал, что исполняет службу в маленьком городке, и давал свободу своему артистическому порыву, выходя за границы рутины. Почтенные бюргеры украдкой переглядывались. Дело, однако, заканчивалось легким изумлением да вопросами к пастору. А Иоганн Себастьян уже чувствовал себя окрепшим в композиции, и пора было не только импровизацией, а цельным самостоятельным произведением показать свое искусство. С благоволения городского начальства он исполняет на пасху кантату собственного сочинения. Событие в городе!

Изученная впоследствии исследователями баховского творчества эта ранняя его кантата (15)1 написана в старой, установившейся северонемецкой форме; пластичность мелодий, их жизненная выразительность, искусное ведение контрапункта и другие достоинства позволили оценить ее как вполне зрелое произведение, хотя и было оно сочинено девятнадцатилетним музыкантом.