Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения - Россман Вадим - Страница 28

С освобождением от колониального господства во вновь освободившихся странах наметились также некоторые общие тенденции, связанные с переносом или формированием новых столиц в русле строительства нации и государства. Ключевым фактором возникновения новых столиц во всех трех из этих транснациональных групп государств было освобождение от колониального прошлого, колониальных символов и интенсивное национальное возрождение. Новые столицы при этом выступали важным рычагом национального и государственного строительства, которое было в значительной мере направлено на освобождение от имперского гнета и – в более широком смысле – от колониального наследия в целом, политического, экономического и символического. Строительство новой столицы вписывалось в общие планы воссоздания национальной культуры, этоса и литературы, процессы, которые описал в свое время Бенедикт Андерсон (Anderson, 1991).

Помимо собственно национальных мотивов, здесь играли роль и другие факторы. К моменту завоевания независимости – в эпоху железных дорог, автомагистралей и воздушного транспорта – многие из старых столичных городов, расположенных в портовых городах (entrepot), утратили свои логистические и коммуникационные преимущества. Помимо этого, в колониальных городах обнаружились существенные и очевидные недостатки, связанные с типичным для них нахождением на морских окраинах этих стран. Нужды более эффективного администрирования диктовали необходимость переноса столиц в более центрально расположенные регионы и города, у которых, напротив, могли бы быть существенные коммуникационные преимущества для администрирования (Murphey, 1957: 219–221).

Другим очевидным и опасным минусом этих городов был их бесконтрольный рост, который превращал их в оазисы нищеты и скученности из-за неразвитости городских сетей и общей низкой плотности городов, характерной для большинства вновь освободившихся стран. Кроме того, тени колониального прошлого ложились на старые столицы, оторванные от автохтонных политических и религиозных центров, устройство и уклад которых на протяжении длительных отрезков истории определялись господством иностранных завоевателей или задачами колонизации. В некоторых из этих столиц титульная нация или составляла меньшинство населения, или едва превосходила в численности другие этнические группы.

Градообразующие народы – китайцы в Юго-Восточной Азии (прежде всего, в Малайзии, Индонезии, Таиланде и на Филиппинах)[28], индусы и арабы в Восточной Африке, армяне в Закавказье, Турции и некоторых других регионах Азии, евреи – в Центральной и Восточной Европе, поляки в Украине и Литве – часто составляли большинство населения в самых крупных городах этих часто зависимых или полузависимых государств. Эти градообразующие народы нередко осуществляли контакты между колонизаторами и местным, преимущественно сельским, населением и воспринимались как народы-посредники.

Последующий опыт национального строительства и смены столиц в период после мировых войн и формального крушения мировой системы империализма как раз и был связан по преимуществу с постколониальными странами, в то время как в метрополиях столицы оставались гораздо более стабильными и статичными.

В государствах Восточной и Южной Европы происходили сходные процессы деколонизации и деимпериализации, которые, однако, обычно не сопровождались сменой политических столиц. Эти государства были колониями и полуколониями континентальных европейских империй или государств с сильными имперскими притязаниями – Османской и Российской империи, Австро-Венгрии, Пруссии (или Германской империи) или Швеции – и возникли на осколках и руинах этих континентальных империй. Три первые империи, пара двуглавых орлов и полумесяц, претендовали на наследие Византии, а Москва и Вена даже на статус Третьего Рима. По этой причине Россия и Австро-Венгрия украсили символ своей государственности византийским двуглавым орлом[29].

Тем не менее в некоторых отношениях ситуация в Восточной Европе была в чем-то сходна с ситуацией постколониальных народов Азии, Африки и Латинской Америки. К полуколониям, безусловно, относилась, например, Прибалтика, колонизация которой Пруссией была начата еще Тевтонским орденом и ливонскими рыцарями. В некоторых других отношениях ситуация стран Восточной Европы была близка и латиноамериканским странам: Восточная Европа была своего рода Южной Америкой по отношению к странам Западной Европы. Другим элементом, сближающим Восточную Европу с колониальными странами Азии и Африки, является не гражданский, а по преимуществу этнический характер развития местного национализма.

Эндогенное население восточноевропейских стран было в основном сельским, и в большинстве крупных городов демографически (и часто экономически) доминировали инородцы – евреи, немцы, поляки, русские, греки или мусульмане. Так, например, в Софии было больше евреев и мусульман, чем болгар. Бухарест по составу населения был в значительной степени греческим городом. Восточноевропейские города (от прибалтийских Таллина до Риги) и города Центральной Европы (от Будвы до Праги) были по преимуществу немецкими или немецкоязычными. В Варшаве четверть населения было еврейским, и город управлялся из Российской империи. Разговорным языком в Хельсинки был шведский. На рубеже XIX и XX веков более половины населения Минска (52 %) составляли евреи (перепись 1897 года). В 1897 году литовское население в Вильнюсе не превосходило двух процентов общего количества горожан, в то время как евреи составляли половину городских жителей. В Киеве было в два с половиной раза больше русских, чем украинцев (Therborn, 2006: 231). В Кишиневе в 1897 году доля молдаван не превышала 18 %, русское же население составляло 29 %, а еврейское – 47 % (Википедия).

В плане этнического состава населения сходная ситуация сложилась в столицах некоторых закавказских и среднеазиатских республик, впоследствии вошедших в состав СССР, – Грузии, Азербайджана, Узбекистана, Туркмении и Таджикистана. В 1897 году Тифлис был главным образом армянским городом, а грузинское население столицы Грузии составляло всего лишь 26 % от общего состава населения. В 1913 году доля тюркских мусульман в населении Баку не превосходила 21 % (Герасимов, 2004: 322). Похожая ситуация наблюдалась в государствах Средней Азии. В столице Узбекистана Самарканде основное население составляли таджики, что, возможно, послужило одним из мотивов переноса столицы в Ташкент в 1930 году. Столица Туркменистана Ашхабад была русско-персидским городом практически без туркменского населения, но со значительными вкраплениями этнических армян и азербайджанцев, что, вероятно, стимулировало дискуссии о возможном переносе столицы в Чарджоу в 1920-е годы (хотя доля его туркменского населения была тоже не слишком значительной). Даже в 1959 году доля таджикского населения в Душанбе, столице Таджикистана, не превышала 20 %.

Эта этнодемографическая ситуация сближает страны Восточной Европы со многими колониальными странами Африки и Юго-Восточной Азии, где основное население городов было этнически отличным от титульной нации или большинства населения страны. В Восточной Африке роль глобальных посредников играли индусы и арабы, а в странах Юго-Восточной Азии – этнические китайцы. Возможно, этот фактор внес какой-то вклад в развитие национализма по этнической траектории во многих постсоциалистических странах Восточной Европы и постсоветских республик Кавказа и Средней Азии, как это происходило и в других колонизированных странах (для стран Западной Европы и Северной Америки был более характерен гражданский путь развития национализма).

В Восточной Европе был, пожалуй, только единственный прецедент, с большими оговорками сопоставимый с матрицей многочисленных переносов столиц в бывших заморских колониях европейских стран, последовавших за освобождением от иностранного господства. Это переезд столицы в Хельсинки из Турку после освобождения Финляндии от шведского господства и присоединения герцогства Финляндского к Российской империи (Kolbe, 2006). Хельсинки стал заново спланированным городом, а в роли национальных финских героев в новой столице выступили русские цари-освободители и генералы армии, которым здесь воздвигли памятники и именами которых до сих пор названы центральные площади и проспекты новой столицы Финляндии. Некоторое отдаленное родство можно усмотреть и в Албании, где краткосрочная столица страны в Дурресе, древнем порте на побережье Адриатического моря, была перенесена в Тирану в 1920 году.