Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения - Россман Вадим - Страница 18

Главной точкой отталкивания в формировании облика национальных столиц стало обособление от религии и от королевской власти, а также от внешнего политического господства в случае колонизированных или зависимых государств. Династические и религиозные формы идентичности, которые носят более универсалистский характер, составляют конкуренцию или бросают вызов новой национальной идентичности. Но при этом происходит щедрое заимствование форм со стороны новых столиц из старых репертуаров и резервуаров аристократии, королевской власти и режима сакральности. Эти старые формы становятся строительным материалом для оформления национальной субстанции, иконографии и архитектурных решений. В своем отталкивании от этих старых идентичностей столица во многом подражает формам сакральной столицы и королевского дворца. Победитель, как это часто бывает, подражает побежденному.

Уже в эпоху позднего абсолютизма столица отчасти затмевает дворец. Столичная жизнь становится интереснее светской и аристократической жизни, хотя прежде столица, наоборот, подражала двору. «Столица отбивает охоту жить в провинции, двор открывает нам глаза на столицу и вылечивает от стремления ко двору», – писал по этому поводу в «Характерах» Лабрюйер (Лабрюйер, 1974: 334).

Луис Мэмфорд справедливо видит истоки национальной столицы в барочных столицах XVII века (Mumford, 1968: 356, 380,391–392; об архитектурной и политической концепции барочных городов подробнее см. в Cohen & Szabo, 2008). В столичный город выносятся в модифицированном и значительно гипертрофированном виде некоторые элементы убранства и жизненного распорядка и уклада королевского двора.

Архитектурные формы национальной столицы – это как бы вывернутый наизнанку дворец, растянутый по центральной оси площадей и проспектов. Из дворцового театра возникает национальный театр, опера и концертные залы, из королевских или аристократических коллекций искусства и собраний различной экзотики и курьезов – национальные музеи, из дворцовых парков – ландшафтные парки, из королевского зверинца – зоопарк (Mumford, 1968: 381). Латынь дворцовой архитектуры превращается в разговорный язык городских проспектов и улиц. Двор как бы первым опробует и визирует типичные для столиц урбанистические функции и элементы опыта, которые впоследствии становятся классическими выражениями столичного этоса и формами репрезентации нации. В площадях преображенных столиц часто чувствуется торжественность и праздничность королевских парков, дворцов и резиденций. Нация также подражает аристократии и в своей озабоченности (или ее имитации) вопросами крови, происхождения, историей своего рода или родословной в формах национальной истории. Все эти королевские или аристократические культурные элементы и формы постепенно национализируются и демократизируются. Победители подражают побежденным.

В своих формах ритуала нации в большей степени подражают сакральным столицам, модифицируя их ритуалы и церемониал. Нации создают свои культы, свои символы, параферналии и церемонии, альтернативные религиозным. Канадский географ Теренс Макги метко назвал столичные города «культовыми центрами национализма» (McGee, 1967). Действительно, элементы устройства и церемониал сакральных столиц становятся строительным материалом в создании культовых форм праздников, торжественных шествий, парадов, фестивалей и самого культа нации и национальной истории, вокруг которого они формируются.

В новом пантеоне святые и мученики за веру сменяются иными мучениками – жертвами борьбы за национальное освобождение и национальное единство нации, увековеченными и множество раз оплаканными в памятниках и скорбных мемориальных комплексах. Создаются капища героям и национальным святым, в особенности национальным писателям и поэтам, погибшим, как правило, молодыми. Памятники увековечивают прерванный полет их молодости, предугадавшей триумфальное утро национальной славы. Можно сказать, что центральные площади города становятся вывернутыми наизнанку церквями со своим иконостасом, памятниками героям борьбы с иностранными угнетателями и интервенциями, религиозным догматизмом или неограниченной властью короля. Это искупительные жертвы на алтарях национальной правды.

Но наряду с явными заимствованиями происходит и создание новых форм и смена акцентов в устройстве столичного города. Главными его центрами становятся парламент и биржа, которые сменяют в этой роли церковь и замок. Крепость, утратившая непосредственное военное значение и предназначение защитницы города, сменяется на символическую демонстрацию военной силы, воплощенную в самой грандиозности столичного города и в его подчас циклопических формах. Символизация и гиперболизация военной мощи заменяет таким образом реальные военные укрепления. Производство, обмен и потребление выделяются в отдельные части города.

Меняется также и нарратив национальной истории. Преображенный воображением, хронос этого нарратива вливается в визуальный топос столичного города, образуя воронки из национальных достижений, площадей побед и памятников героям освободительного движения. Столица становится книгой национальной истории в миниатюре. В некоторых случаях происходит символическая адаптация старых символов королевской или имперской власти, которые интерпретируются уже только в качестве глав или декоративных элементов в нарративе национальной истории.

По словам Мишеля Вагенара, градостроители европейских столиц XIX века пытались создать «музеи нации под открытым небом» (Wagenaar, 2001: 350). Столица пытается отобразить и структурировать не только национальное время, но и национальное пространство: топографические названия столицы и ее иконография воплощают при этом различные части и конституирующие элементы нации. Власть воспевает в столице свое величие и славу. Столица превращается в архитектурный гимн нации, а ее улицы и площади звучат национальным маршем. Параллельно происходит и своего рода музеификация старых смыслов и символов, которые вплетают их в гирлянды героики национальной истории.

Национализация столицы завершает процесс формирования нации. Городское начало, начало религиозного благоговения и восторга, а также государственная власть, прежде разрозненные и пространственно разделенные, теперь соединяются в столичном городе. Возникшая незадолго до нации, столица, таким образом, позволяет нации консолидироваться, конденсировать свои смыслы и символы и осознать себя как нечто реальное и единое.

Теория известного норвежского политического социолога Стейна Роккана (1921–1979) позволяет ответить на вопрос, почему в некоторых странах возникали «жесткие» политические столицы, а в других – более мягкие.

Как мы уже отмечали выше, в Европе существует два типа столичных городов – те, которые полностью доминируют над системой городов, и те, которые особенно не выделяются среди других городов. Следуя Умберто Эко, мы назвали такие города соответственно жесткими и мягкими столицами.

Стейн Роккан предложил оригинальное объяснение причин различия стран с моноцефальной и полицефальной структурой городов. С его точки зрения, сформулированной в Концептуальной карте Европы, это различие объясняется периферийным или центральным положением страны по отношению к урбанистическому эпицентру континента, где плотность городов достигает особой густоты и где традиционно концентрировались торговые пути и коммерческие города Старой Европы (Rokkan, 1999,1976,1980).

Роккан обращает внимание на ось Север-Юг в Центральной Европе, где располагались важнейшие торговые пути, связывавшие северную ее часть, Ганзу, с Италией и Средиземноморьем. Роккан называет эту ось поясом городов, который и сегодня плотно охватывает города Бельгии, Голландии, Германии, Швейцарии, Северной Италии и Южной Франции (Rokkan, 1999: 128,145,156).

Чем дальше от торговых трактов располагается политический центр, вокруг которого происходит государственное строительство, тем более крупной и весомой столицей он становится как с точки зрения концентрации населения, так и с точки зрения функций по отношению к целому. Чем ближе к торговым трактам, тем менее самодовлеющей оказывается такая столица.