Пленники вечности - Морозов Дмитрий Витальевич - Страница 7

Воевода уже сидел в седле, отводя вправо новое копейное навершие.

— К Рингену, братушки, навались! — крикнул он. И в этот миг арбалетный болт клюнул его точно между лопаток, пробив юшман.

Воевода упал вперед, выронив саблю и обняв лошадиную шею слабеющими руками.

— Боярина убили! Смерть!

Сразу несколько глоток подхватили скорбный и одновременно грозный клич, и стрельцы рванулись вперед, не считаясь с потерями. Валлоны дрогнули от этого бешеного натиска и попятились.

Однако арбалетчики продолжали косить фланги русского отряда, а с тыла неотвратимо накатывалась рыцарская волна.

Верховые ливонцы налетели и ударили копьями в остатки отряда. Не вытаскивая своих смертоносных орудий из тел, рыцари взялись за мечи.

Началась агония отряда, ибо вырваться из смертельных объятий Ордена не было суждено никому. Кестлер с ничего не выражающим лицом смотрел, как сверкающие волны поглощают маленький островок лисьих шапок у самого подъемного моста Рингена.

Вскоре раздались победные клики, и магистр отвернулся.

С поля боя примчался давешний француз, размахивая трофейным знаменем. Он швырнул его к ногам магистра и спешился.

— Славное деяние, — скривил губы магистр.

Француз выглядел смущенным и задумчивым.

— Почему никто из них не сделал даже попытки сдаться?

— Ну, как вам сказать.

— Там была одна чернь? Судя по доспеху конных московитов и их лошадям — навряд ли. Может, они не любят платить выкуп за своих? Им мешает варварская вера или какие-нибудь предрассудки?

— Вы не во Франции, — покачал головой магистр. — Здесь пленных не берут.

Он вернулся в свой шатер и только оставшись один, дал волю своему гневу.

Шлем отлетел в угол шатра, уставленный кубками и блюдами с дичиной стол полетел следом, охотничий пес удостоился пинка и с воем выскочил прочь.

— Целый месяц ушел у меня на разгром этих двух жалких отрядов московитов! И что же? Святые угодники и Мария Тевтонская — три тысячи мертвецов! Такие потери для Ордена неприемлемы! Какие великие надежды связывал я с этим контрнаступлением, и сейчас вижу дух своих сподвижников в смятении, а воинство Христово — обескровленным.

Кестлер волком прошелся по своему походному жилищу. Он продолжал рассуждать вслух:

— Очень скоро весть о разгроме двоих московитских воевод уйдет за реку Нарову, и в Ливонию хлынут русские орды, смертоносные пушки, дикие казаки. Я опять вынужден перейти к обороне, а это смерти подобно. Что скажет о бессилии Ордена Запад? Где взять деньги, чтобы пополнить потери в людях и конях? О горе мне!..

Он уселся на скамью и обхватил голову руками. Через некоторое время отчаяние сменила холодная ярость.

— Где тот болван, что должен был раздавить отряд Репнина еще на подходах к Рингену?

Явившийся на зов оруженосец с замиранием сердца смотрел в красные от бешенства глаза магистра.

— Он продолжает преследовать по восточному тракту… — он замялся, — отряд Репнина… Гонец от рыцаря Фелькензама прибыл совсем недавно.

— Велите всыпать гонцу палок, а когда придет в себя, отошлите за его глупым хозяином. Довольно ему сражаться с призраками!

Через трое суток у того же шатра спешился уставший до смерти от бесконечной скачки рыцарь Фель-кензам. Его загнанный конь тут же свалился набок и околел.

Рыцарь вошел в шатер и сорвал с головы шлем.

— Итак, — констатировал магистр, — московиты провели вас, словно лисица — туповатую гончую. Вместо того чтобы развивать наш временный успех после Рингенской осады я вынужден был принять на себя удар отряда Репнина.

— Мой повелитель…

— Молчите, Фелькензам! Если бы не славные деяния ваших предков, послужившие славе и величию Ордена…

Кестлер сделал пальцами такое движение, словно ногтями срывал кожу с отрубленной головы злосчастного полководца.

— Вы уже знаете о наших потерях? А о том, какие настроения царят среди наемников? Если, говорят они, такова цена за победу большой армии над малыми полками, что будет, когда из-за Наровы вновь явится вся рать московитов!

— Но мой магистр, — попытался сказать слово Фелькензам, — по варварам нанесен серьезный удар. Они лишились крепости, полностью уничтожен деблокирующий отряд, а наши силы в целости и сохранности.

Магистр криво усмехнулся.

— Вижу, рыцарская доблесть не покинула потомка славного рода в той же степени, как его покинули таланты полководца.

Рыцарь вспыхнул, но смолчал под колючим взором Кестлера.

— Вам кажется, что мы можем развивать свой временный успех, не так ли?

— Разумеется, хвала Деве Тевтонской, все обстоятельства на нашей стороне!

Фелькензам коршуном метнулся к карте, выхватил кинжал-мизерикорд и принялся тыкать им в папир:

— Здесь и здесь стоят мелкие русские гарнизоны. Дайте мне треть войск, собранных под Рингеном, и через месяц славянского духа не будет на священной Ливонской земле! Я ручаюсь за успех предприятия головой!

Кестлер потер кончиками пальцев мешки усталости под воспаленными глазами, шепотом воззвал ко всем святым, что могли спасти бездарного и запальчивого рыцаря от праведного гнева его повелителя.

Похоже, святые угодники помогли, ибо тот день рыцарь Фелькензам пережил, не угодив ни в ринген-ский каземат, ни прямиком на плаху.

— Способны ли мы платить столь великую цену за столь ничтожные победы? — спросил он вслух, словно беседовал не со своим провинившимся и жаждущим оправдаться подчиненным, а с целым сонмищем тевтонских небесных покровителей.

— Бескровные победы — трубадурская сказка, мой магистр. Во все века крест укреплялся в этих диких землях кровью и железом.

Но повелитель Ливонии, казалось, вовсе не слушал его. Он наморщил лоб и принялся рассуждать вслух, вяло водя пальцем по карте. При этом он брезгливо оттолкнул в сторону рыцарскую длань, и Фелькензам, извинившись, с лязгом забросил мизерикорд в ножны.

— Если бы мы вели войну с европейцами, то в вашем плане имелся бы смысл. Прах побери демонический Восток — веди мы войну с самим Саладином, я бы позволил армии развить успех и выйти к Нарове. Но мы имеем дело с совершенно непредсказуемым и диким противником.

— Что в них особенного, кроме уже упомянутой дикости? — пробормотал Фелькензам, и глаз Кестле-ра дернулся.

Но набежавшая на чело гневная тень растаяла, и он продолжил свой неспешный монолог:

— Моим могущественным друзьям и недругам на западе кажется, что московиты терпят неудачу. Советники русского царя, алчные до татарских и ногайских земель на юге, сделали все, чтобы убрать из Ливонии основные силы. Боярство нынешнее, да и самозваные варварские князья уже не те, что были при Иване Третьем. Сейчас среди них грызня, ровно в волчьей сваре. Они стали подобны ляхам и литвинам, только хуже. Небольшие страны, такие как Польша и Литва, могут позволить себе строптивую знать, а вот гигантская держава Иоанна трещит по швам. Из-за смут и сумятицы внутренней злейшие враги запада убыли из Нарвы и Пскова вглубь варварских земель — рубить головы и сажать на кол. Мне удалось вывести в поле закованную в сталь армию, взять крепость и разбить спешивший на помощь отряд московитов.

Кестлер усмехнулся горько, словно выпил чашу прокисшего рейнского, подсунутого нерадивой ключницей.

— Курбский в смятении, топчется где-то возле Пскова, ожидая то ли приказа идти на татар, то ли манны небесной. Кажется — вот оно! Два-три победоносных штурма — и города Ливонии свободны, войско магистра подходит к жемчужине в Ливонской короне — Нарве! Дикий русский медведь-шатун, выбравшийся из берлоги, с позором изгоняется назад, в заснеженные и глухие леса!

Судя по лицу Фелькензама, рыцарь именно в такой перспективе и видел грядущие события.

— А на самом деле, — магистр взял кубок, пригубил его (вино действительно оказалось кислым), и швырнул оземь, — мы в тупике!

— Почему же? Магистр, голова моя непривычна к извивам мысли, путь к истине кажется мне таким же прямым, как древко копья или клинок романского меча! Молю, объясните мне причину своей печали!