Николай Чудотворец: Полная история жизни, чудес и святости - Вознесенский А. - Страница 27

Зарайский чудотворный образ святого Николая

Снова риза не позволяет здесь нам судить: современно ли деяние самому образу или оно – позднейшая прибавка: по-видимому, стиль изображений и содержание их свидетельствуют за второе. Итак, пример этого образа не противоречит первым нашим соображениям.

Теребенский чудотворный образ Святителя Николая

Исключение составляют очень немногие образа. Как на выдающиеся примеры в этом смысле можно указать хотя бы на два образа Святителя – Теребенский и Можайский, славные столько же своей древностью, сколько и чудотворной силой. Изображение Святителя в том и другом действительно не только не соответствует ни одному из указанных его обычных иконописных типов, но и вообще мало имеет сходства с обычным представлением о Святителе. Тем не менее, первый образ не может входить в круг речи нашей об иконографических типах Угодника потому, что представляет собой не какое-либо правильное самостоятельное или подражательное изображение Святителя, а порчу и искажение общеизвестного типа его, и притом имеет только местное значение. Что касается второго образа святителя Николая, резного «Можайского», то в нем еще меньше сходства с обычным всеобщим представлением об Угоднике. Ввиду того однако, что, начиная с XV и XVI веков, он является одним из распространеннейших в древнерусской иконографии и встречается во множестве на иконах, крестах, складнях и панагиях того времени, мы должны остановить на нем особенное наше внимание.

Фигура Святителя исполнена в нем во весь рост почти в естественную величину, в митре, в святительских ризах, и, что главное, с мечом в правой руке и подобием храма в левой. И голова, и борода, и все черты лица совершенно продолговаты, а не округлы, как бывает обыкновенно, причем это не следствие крайнего аскетического характера византийской школы, как в образе Зарайском, а естественные черты изображения. По нашему мнению, оригинальность лика этого образа, равно как и других позднейших подражаний ему, вроде находящегося в Волоколамской церкви, можно объяснить также только неопытностью художника в воспроизведении желательного изображения посредством резьбы, или небрежностью и невниманием к общепринятому типу Святителя, или еще даже незнанием со стороны художника, отсутствием у него ясного представления об исторически идеальном лике Святителя. В пользу этого мнения говорит то, что другие древние (XVI века) образа такой же работы и перевода держатся уже обычного типа Святителя в исполнении его лика. Таковы образа – Радовицкий, Мценский, Арзамасский. Отличительными признаками его считались только принадлежности Святителя – меч в правой руке и церковь в левой. Этого было достаточно для того, чтобы всякий образ Угодника: живописный ли или резной, назывался «образом Святителя Николы Можайского».

Сохранившиеся до нас резные изображения Святителя – древнейшие из всех известных нам на Руси резных образов; что они вместе с тем и самые многочисленные и, наконец, что они все изображают Святителя почти исключительно по образцу иконы Можайской, т. е. с мечом и храмом. Очевидно, побуждения к созданию этих образов были несколько иные. Сохранившееся предание об истории происхождения образа так выясняет нам мысль, руководившую созданием этого нового иконного типа (вернее, перевода) Святителя, и значение особенностей этого изображения, его принадлежностей: меча и храма. Оно говорит, что, в ответ на молитву жителей осажденного Можайска в храме Святителя перед его иконой, последовало им чудесное видение Угодника над храмом с мечом в одной руке и с храмом в другой в знамение того, что он поборает за них и за свой храм. Воодушевленные этим видением граждане действительно отбили врагов и затем в благодарность Святителю устроили ему образ в том виде, как он им явился. Образ следовательно представляет нам Святителя согласно бывшему гражданам Можайска видению. Но если бы даже и не было этого исторического предания, ничего не могло быть легче и естественнее, как прийти к мысли изобразить Святителя с этими принадлежностями – меча и храма, как сильного и грозного защитника всей Церкви Православной. Уже общий характер жизни и деятельности Угодника мог быть сведен в своем внешнем выражении к этим двум символам. Ни у какого другого Угодника Божия защита и покровительство всякого рода угнетенным, обижаемым, страждущим не наполняют так всей жизни, как у святителя Николая. Никакой другой Угодник Божий не был столь известен по всей Церкви подобными делами охраны, милосердия и спасения, как этот Чудотворец. Чудо спасения невинных от меча, известное всем читателям жития Святителя, прекрасно объясняет присутствие грозного орудия – меча в деснице Святителя. А что касается храма, то он изображает собой вселенскую Церковь, которой Святитель является вселенским учителем и которой он явился горячим защитником от Ария. <…>

Можайский образ Святителя Николая

Остановим теперь внимание на различных особенностях замысла или на различных «переводах» одноличного изображения Святителя. Их очень немного, и сделанные описания различных икон Угодника сообщают нам почти все, что можно сказать о них. Господствующий перевод в иконографии Святителя и древнейший – это изображение его в виде икон описанных четырех типов, во весь рост или в пояс, с руками, находящимися у груди – правой благословляющей и левой, держащей Евангелие. Он почти исключительно принят и в настоящее время. Иногда в этом переводе, равно как и в других живописных, по сторонам лика Святителя в облаках изображаются Спаситель, простирающий к нему Евангелие, и Богородица, подающая ему омофор. Вторым, сравнительно редким, переводом можно считать икону Святителя Зарайскую: здесь он также благословляет и держит Евангелие, но руками простертыми. Новый перевод представляет также образ Можайский, образец всех его копий, с выясненной уже нами его особенностью: Святитель здесь также с простертыми руками, но в них держит меч и храм (редко – храм и крест и т. п.). Единственными в своем роде, наконец, переводами можно считать две известные нам иконы Святителя: Каменец-Подольскую Николаевской Армянской церкви и Шаргородскую монастырскую. Их нельзя причислить к многоличным, потому что в рисунке их Святитель занимает вполне господствующее положение; но и среди одноличных они выделяются большей широтой замысла и большей сложностью рисунка. Так, на последней Святитель изображен во весь рост. От его Евангелия исходят молнии, блещущие во все стороны и преимущественно вниз, где под стрелами их у ног Святителя в адском пламени корчатся Арий, Савелий и Несторий. На первой же – над Святителем вверху его изображены Спаситель с Евангелием и Богородица с омофором; но это – обыкновенная подробность; а вот замечательна другая: внизу Святителя написаны чудесно спасенные – юноша, Агриков сын, и дети. К сожалению, мы не видели этого образа, и нет у нас даже никакой копии его, так что мы не можем судить об иконе по общему характеру живописи ее. Эти частности рисунка однако напоминают нам изображение Святителя, распространенное в Бар-граде у католиков, и, вместе с историческим преданием о том, что образ принадлежал прежде униатам и находился в Кармелитском монастыре, заставляют видеть в нем перевод не Восточной православной иконографии, а Западной католической. Сюда же, наконец, нужно причислить еще особый перевод, который по задачам его можно назвать «фамильным». По этому переводу святитель занимает господствующее положение на иконе, а по сторонам его в клеймах или рядом, но в меньшем размере, или ниже пишутся другие святые, – обыкновенно святые тезоименитые и покровители семьи или лиц, которым принадлежала прежде эта икона или которые принесли ее в дар храму. Такова известная нам икона Свято-Духовского Новгородского женского монастыря, очень древняя (написана в 1500 г.) и чествуемая. Переходим затем к речи об иконах, касающихся Святителя, многоличных. Содержанием их служат выдающиеся события из жизни Святителя, чудеса его во время своей жизни и после смерти и событие перенесения его мощей в Бар-град. Отдельно каждое из них редко встречается в иконографии.