По следам преступлений - Жогин Николай Венедиктович - Страница 56

— За старое принялся? Опять туда же хочешь? Вот заведу дело — будешь знать.

— Да вы что?!

Сама пострадавшая, правда, написала заявление участковому:

«Я на него не в претензии. Просто он такой бирюк, незнакомый с хорошими манерами, а так человек добрый. К тому же извинился и чулки купил. Прошу дела не заводить».

— Это она, конечно, верно написала. С женщинами обращаться я вовсе не умел. Да и кто же меня этому учил? Смешно даже сказать «хорошие манеры». Если б ей все рассказать, чему меня бывалые тюряги в заключении учили…

Участковый заявление принял, а дело решил все-таки завести. Может быть, просто попугать парня, а может, ему хотелось сплавить из своего села пришлого грубияна: кто его знает, что он еще может отмочить, а ты, участковый, потом отвечай. Да еще с двумя судимостями.

— Давай топай в район, — приказал он Лонгурову, — а я завтра туда подъеду. Жди меня в райотделе. Там разберемся.

— Два часа я ходил вокруг милиции, а потом думаю: что же я, дурак, сам к ним приду — берите меня? Было бы за что. Я ее не ударил. И вообще ничего плохого даже и в мыслях не было. Дело заведут, а там на суде иди доказывай, что ты не виноват. И старое припомнят. «Ах, — спросят, — это ты гражданин Лонгуров совершил кражу в сельском магазине в 1947 году? Как же, как же, нам все известно. А это не ты ли учинил коллективную драку в пристанционном буфете? И это нам известно. Что же ты теперь невинной овечкой прикидываешься?»

Николай Васильевич Семин, следователь, внимательно слушает этого рано постаревшего человека, размышляет о его трудной, несуразно сложившейся судьбе.

Конечно, думает следователь, судебные ошибки хоть и редко, но бывают. Верно и то, что правосудие наше к человеку, имевшему в прошлом судимость, подходит строже. И тем не менее суд, конечно, разобрался бы в этом досконально. И ограничился бы, наверное, штрафом. Или пятнадцатью сутками ареста.

Но у страха глаза велики. И Лонгуров струсил. Смалодушничал.

— Верите — нет, тогда, в пятом бараке, когда нос к носу оказался с этими урками, так не струсил. Да что там, были и другие случаи, на нож шел — ничего. А тут нервишки не выдержали, коленки затряслись.

Сел Афанасий Лонгуров в первый проходящий поезд и поехал куда глаза глядят. И начались скитания: нынче здесь, завтра там. На этих бесприютных путях-дорогах и встретилась ему его будущая жена Лида. Жизнь у нее тоже не очень-то ладилась дома… Отец умер, вышла мать за другого, а с отчимом они как-то не сошлись с первого же дня, невзлюбили друг друга. И ушла в один не очень прекрасный день Лида из дому. Они поженились.

Страх («Розыск объявили, наверное») толкнул Лонгурова на новый неверный шаг: исправил в паспорте фамилию. Не всю, а только три буквы: «л» на «м», «о» на «а», «г» на «с» — и теперь он был не Лонгуров, а Мансуров. И год рождения переделал. Был он 1930-го, а стал 1936-го. А страх от того не только не пропал, напротив, стал расти день ото дня. Приезжают на новое место, а идти в милицию прописываться боязно: обнаружат подделку, станут выяснять. А теперь не только за себя страшно стало — за Лиду и за Вовку, за сына. Что с ними будет?

Прописываться не будешь — хозяйка с квартиры гонит. Так порой и жили на вокзале.

— Знаете, как иногда бывало, день еще туда-сюда, как-то не очень это заметно. Я работаю, они гуляют. Вечером идем с ней в кино. Сидим, как все, смотрим картину. А кончается сеанс, выходим и, куда идти, не знаем. А на руках Вовка спит. Сами — ладно, где угодно можем переспать. А ребенку каково? Кроватка, пеленки, молочко, манная кашка — где все это?

В большом волжском селе были три месяца. Опять поступил в электрики. («Из паспорта жены — ее же не ищут — вынул листок с пропиской, вложил в свой, пошел в отдел кадров, приняли».)

Как-то шли с женой по улице поздно вечером, услышали: «Помогите!» Побежали на крик. Трое здоровых парней бьют пожилого мужчину. Оба с женой кинулись на хулиганов. Досталось и им, но самого главаря задержали, привели в милицию. Спасибо, солдат шел, помог.

— Тогда этот бандюга пригрозил: «Тебе здесь не жить». Но я уж столько навидался всего, что для меня его угроза — тьфу!

Но через несколько дней встретил участковый:

— Слышал о твоем геройстве. Это хорошо. Плохо, что живешь без прописки. Три дня сроку — пропишись.

Следующей же ночью собрали с женой что могли, Вовку на руки — и на поезд. И поминай как звали — уехали.

— И верите — нет, все больше и больше стал я душой терзаться за пацана, за Вовку. Сядем где-нибудь в парке на самой дальней скамеечке, спит он у Лидушки на руках и ни о чем даже не подозревает. А я гляжу на него и себя спрашиваю: «Ну за что же ты, подлец, лишаешь его детства? В чем он перед тобой провинился?» Станем с Лидушкой обсуждать, как быть, в который раз. И опять к тому же приходим: уж лучше такая свобода, чем никакой. И Лидушка мне говорит: «Если тебя посадят, я не переживу. Ты у меня — одна опора на всем свете». А какая уж я, к лешему, опора?..

Два месяца в одном месте, три — в другом. Немало городов, рабочих поселков, маленьких станций и тихих деревенек исколесили они, гонимые страхом.

В апреле приехали на большую узловую станцию. Приняли Афанасия в ремстройуправление электриком. В управлении два асфальтовых завода. Задача электрика — обеспечить бесперебойную подачу энергии этим заводам. И Лида пошла работать. Вовка — в яслях.

Взялся новый электрик за дело, не считался ни с чем: ночь, в полночь, если надо, шел. Рационализацией занимался. Душой болел за каждый трансформатор. По пятому разряду работал. Журналы по электротехнике читал. Все, что нового можно взять, хватал. Сам докапывался до многого. И не отказывался, если куда звали на другое производство в городе помочь, в городских учреждениях наблюдал за работой различных электроприборов.

— Вы, может, скажете, расхвастался человек. Не хвастаю. Вот глядите — документы.

И Лонгуров выложил перед следователем свидетельство о присвоении звания электрика пятого разряда, грамоту за отличную работу, допуск к работе с машинами и оборудованием всех марок, в том числе и зарубежных фирм…

— Можете все мои слова проверить.

— Это мы сделаем.

— Обязательно. Я вам дам все телефоны, и начальника управления, и даже председателя горсовета. Позвоните. Прошу вас.

Конечно, в работе бывает всякое, не всегда все идет гладко. Заметил как-то Лонгуров на другом участке, не на своем, непорядок — сказал об этом. Но людям не понравилось. В другой раз на собрании выступил, покритиковал пьяницу прораба. Опять, ясное дело, не по нутру это пришлось. «Ты тут без году неделю, а уже свои порядки наводишь».

Но это только те и говорили, кого критиковал Лонгуров, Другие же очень часто просили Афанасия то плитку починить, то переменить проводку, приемник наладить. Даже за телевизоры брался смекалистый человек и чинил.

Стали люди уважать электрика. И начальник управления Анатолий Павлович никогда мимо так не пройдет.

— Идут дела, Мансуров?

— Идут, Анатолий Павлович.

— Ну и хорошо.

Обязательно остановится Анатолий Павлович, что-нибудь о деле спросит, о том, как агрегаты работают. Расскажет, читал статью в журнале о новых машинах, пообещает:

— Хотите — принесу. Думаю, вам будет интересно.

Под конец о жене спросит, о сынишке.

И даже председатель горсовета Николай Михайлович был доволен электриком, хорошие слова про него говорил.

Сдавали в управлении жилой дом. Говорят Афанасию:

— Мы тебе выделяем комнату. Шестнадцать метров. Живи.

— Спасибо, — сказал электрик, а про себя думал: «Люди мои хорошие, как же я вас отблагодарю? Неужели на четвертом десятке и у Афоньки Лонгурова свой угол появится? Разве словами это выразить?»

А председатель горсовета Николай Михайлович узнал об этом, укорил:

— Не жадничайте. Дайте специалисту двухкомнатную.

И дали. Правда, кое-кто недоволен был: только приехали, а им квартиру. Но председатель убедил. Купили мебель, поставили телевизор — чем не жизнь? С производства по выходным большой компанией выезжают на реку — с женами, с детишками. А Афанасий Лонгуров — с баяном. Под его баян песни поют, танцуют.