Дядя Кузя — куриный начальник - Астафьев Виктор Петрович - Страница 6

Глаза его горели беспощадным зеленым огнем!

Нет, он не играл с пойманной мышью. Этому суровому бойцу не было известно, что в мире существуют развлечения. Зато Громило хорошо знал, что такое голод. Не успел он распорядиться добычей, как снова насторожился и снова сделал прыжок.

Дядя Кузя тихо ликовал:

— Все! Пропала банда! Кранты!

Утром дядя Кузя обнаружил возле печки кучу мышей. Были они всяких мастей и пород. Сам кот Громило с подозрительно раздувшимся животом дремал на плите, утомленный ночной работой.

Дядя Кузя не стал даже чай разогревать, чтобы не беспокоить охотника. Он схватил бутылку и бесшумно выскочил из птичника.

Через час старик вернулся из деревни с молоком. За это время все колхозники успели узнать, что в здешних краях появился кот Громило, который наведет порядок не только на ферме, но и во всей деревне.

Дядя Кузя налил в консервную банку молока и, когда кот проснулся, робко попросил:

— Попил бы молочишка на верхосытку.

Громило не заставил себя упрашивать, вылакал все молоко и забрался в бочку с овсом — досыпать.

Ночью он снова промышлял.

Затихли визги под полом, прекратилась шумная возня и беготня.

Крысы и мыши попали в осаду, воровали редко, жили в постоянном страхе, вскрикивали по ночам. Наверное, являлась им во сне светящаяся жуткими зелеными огнями морда кота Громилы.

Порой уходил Громило с дядей Кузей в птичник, где не совсем равнодушно поглядывал на кур. Дядя Кузя однажды укорил кота:

— А что, брат, Милаху-то не берет твой зуб? Мышками да крысятами развлекаешься. Ты вот излови ее, анафему, тогда будешь соответствовать целиком и полностью своему имени.

Но враг ушел в подполье, не принимал открытого боя. Тогда дядя Кузя зацементировал все дыры в обеих половинах птичника и оставил всего одну, в кормокухне. Это значительно облегчило работу коту Громиле.

Кура — дура, дядя Кузя — молодец!

Всякое в жизни бывает. Работал дядя Кузя на птичнике, кур разводил, с врагами разными боролся, и — на тебе! — пришлось ему агитацией заниматься.

Прошлая осень на Урале была очень… вот так и напрашивается слово «капризная». Но какой уж тут каприз! Каприз — это когда человек не хочет манную кашу есть, или шаньгу с творогом, или утром вставать в школу, или… да мало ли какие капризы бывают.

Но когда в сентябре, в так называемое бабье лето, начинает валить густой, рыхлый снег, валить среди бела дня на неубранные хлеба, на картошку, на свеклу и морковь — это уже не каприз, это бедствие.

Урожай убирать трудно. Коров на пастбище не погонишь, значит, питаться они должны теми кормами, которые на зиму заготовлены.

Казалось бы, какое отношение все это имеет к птичнику? Оказывается, самое прямое и пренеприятное. Вместо того чтобы бродить на воле, рыться в ворохе листьев, на огородах, где так много корма бывает после уборки в добрую осень, куры жмутся под навесом. Сидят куры нахохлившись, упрятав головы под крыло: дремота, леность одолевают их. А раз курица ленится, не работает — значит, и нестись не будет, это уж точно.

Вот в такой-то слякотный день дядя Кузя вышел из птичника, глянул на небо и почтительно помянул «небесную канцелярию», потом на хохлаток взглянул. Затаились хохлатки, прижались одна к другой: вместе теплее. Одна курица до того заспалась, что с завалины свалилась. Захлопала она крыльями, возмущенно закудахтала, да так внизу и присела — неохота ей снова на завалинку взлетать. Петух глянул на нее сверху, приоткрыв один глаз, и как-то знобко, старческим горлом проскрипел: «У-ух, кура-дура, вовсе обленилась…» — и сам тут же сомлел, засыпая.

Привык дядя Кузя к шуму и беспокойству на птичнике. До того привык, что тошно ему стало смотреть на всю эту картину.

— Дрыхните, окаянные, дрыхните! — рявкнул он. — А чем я вас кормить буду?

Куры в ответ только слегка колыхнулись. Плюнул дядя Кузя с досады и пошел к председателю — требовать корм птицам.

Председателя он отыскал на дальнем поле возле тракторов. Несмотря на непогодь, трактористы работали, таская машинами прицепы.

Выслушал председатель дядю Кузю, на пенек присел и задумался. Потом поднял усталые глаза:

— Ты слышал про человека, у которого голова пухнет?

— Ну, слышал.

— Так это я. Голова у меня, как перезрелая тыква, скоро развалится.

— Ну и что из того? — возразил дядя Кузя. — Твоя голова за все в ответе. Оставишь без корма птицу — еще шишек тебе на голову посадят.

— Посадят, — уныло согласился председатель, — и не одну. А все-таки ты от меня отвяжись. У меня не только твои куры на уме. У меня хозяйство…

— Кура — тоже хозяйство.

— Слушай, Кузьма Варфоломеевич, добром тебя прошу — исчезни! Отдадим половину кур на мясозаготовки — и все дела.

— Чего-о? Чего-о? — насторожился дядя Кузя. — Я все лето цыплят чуть ли не в шапке вынашивал, а вы их на мясозаготовки?! Да я тебя самого вместе с правлением отправлю на мясозаготовки!

Председатель бросил с досады окурок и пошел от дяди Кузи прочь. А тот семенил за ним и бушевал. Председатель не выдержал, остановился и сказал, подняв глаза к небу:

— Ну, мокропогодь свалилась, ну, снег… Ну, все выдержу, но только не старика этого! Извел, нечистый дух! Начисто извел! Я уже сам скоро по-петушиному закукарекаю. — С мольбой к дяде Кузе: — Кузьма Варфоломеевич, окаянная ты душа, выходи из положения сам, ты же старый партизан, придумай чего-нито…

И дядя Кузя придумал. Он заявился среди урока в школу, протиснулся в класс и, робко стащив с головы шапку, кашлянул, чтобы обратить на себя внимание учителя.

— Вам чего, Кузьма Варфоломеевич?

У дяди Кузи сразу перехватило горло.

— Хочу речь сказать…

Учитель улыбнулся, ребята в классе зашевелились и выжидательно замолкли. Они знали потешного старика и любили его слушать. А дядя Кузя оттеснил в сторону учителя и достал из кармана яйцо. Свеженькое, чистенькое яйцо, чуть розовеющее изнутри.

Он поднял высоко над головой это самое яйцо и спросил:

— Что есть это?

— Яичко, — ответили ребятишки, делая по-уральски ударение на букву «я».

— Правильно, в точку! — ответил дядя Кузн. — А что требуется для того, чтобы его курица снесла? Что наиглавнейшее требуется птице?

— Пища, — нашелся кто-то из ребят.

— Во! — обрадовался дядя Кузя. — В самую точку! А какая пища? Откуда и зачем?

И тут дядя Кузя произнес ту речь, о которой до сих пор помнят на селе. Дядя Кузя колотил себя в грудь кулаком, бил шапкой об пол, призывая молодое поколение «пройти на прорыв и спасти кур, а они на заботу ответят делом».

На другой день, после уроков, к птичнику привалила целая ватага ребятишек, и пошла работа. Ребята копали на поле морковь, свеклу, картошку и засыпали ее в колхозный подвал. Там дядя Кузя отгородил два больших отсека специально в «фонд птичника». Затем ребятишки сушили и веяли овес, утепляли здание птицефермы. И когда уже казалось, что вся работа сделана, дядя Кузя отыскал им новое хлопотное дело — собрать по всей округе кости и навозить с реки гальки и песку.

— Нет привередливей скотины на свете, чем курица, — терпеливо разъяснял ребятам дядя Кузя. — Она требует полного рациону. Вот глядите сюда, — тащил он ребятишек в птичник и показывал печь, издолбленную клювами кур. — Почему курица клюет кирпич, залетевши почти под потолок? Может, озорует, как вы в школе? Нисколько. Брюхо у ней с запросами. Брюхо ее, куричье, требует всяких разносолов: известку, овес, овощь, даже мясо сырое или рыбу. И вот из этих-то… — дядя Кузя мучительно наморщился, вспоминая ученое слово, слышанное по радио, — вот из этих-то компонентов образуется яйцо.

Спал ли в те дни дядя Кузя — никому не известно. Если спал, то час-два в сутки. Он старался всюду успеть. Подбодрить словом «молодое поколение», поглядеть, чтобы ребята не озорничали на птичнике, чтобы сыпали куда надо гальку, песок да не подпалили бы птичник, сжигая кости.

С этими костями получился непредвиденный конфуз.