Девятая благодарность - Жаров Валентин Иванович - Страница 8

Анатолий Саввич поправил пенсне на переносице и произнес:

— Поздравляю вас.

К ним подошел мужчина в резиновой спецовке, в короткой грязной майке, представился: заведующий рыбным хозяйством совхоза. Пожал руки Серебрякову и Лещанскому, обрадованно хлопнул по плечу Илью:

— Навестил нас, беглец!

Жухов дернулся и отступил за Серебрякова, глаза его пугливо замигали.

— Он, кажется, вас боится, — заметил Серебряков.

— Обиду затаил, чудачок, — в зубах заведующего качнулся длинный мундштук с папиросой. — Тут мы целый день с мальками, с рыбой возимся — скучное дело. Подшучивали иногда наши ребята, особенно над беззлобными, над Илюшкой вот… Так, от скуки, а не для обиды. Илюшка не понял и сбег, фактически дезертировал.

— Что он делал с тобой, покажи! — обратился Серебряков к Жухову. — Покажи нам.

— Покажи! — знаками повторил его слова Лещанский.

Илья подошел к заведующему, выдернул из его мундштука папиросу и сунул ее себе в волосы.

ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ Серебряков закончил протокол допроса Жухова, приложив к нескольким листкам бумаги с десяток исписанных и изрисованных блокнотов. Глухонемой Жухов рассказал все, точнее говоря, — показал.

Трудился Илья на озере добросовестно. Правда, компаний не любил, даже чурался их. Тем более, что некоторым очень понравилось шутить над глухим. Купил он себе новый костюм, а его измазали грязью. И больше Илья не решался надевать его. Однажды шутники напоили Жухова водкой и раздели. Очнувшись, он, к удовольствию их, стал искать свою одежду.

«Вот почему тракторист не захотел рассказывать об этом, — вспомнил Серебряков свою долгую прогулку в степь. — Чтобы не выдать хулиганов!»

Не так давно в поселке заметили, что одна из девчат приглянулась Жухову. Было ли у девушки ответное чувство — неизвестно, но только Илья стал встречаться с нею. Она пыталась учить его, объяснять про большие города, про поезда и самолеты. (Серебряков, узнав об этом, понял, как преувеличил он значение своего опыта с рисунками. Совсем иной учитель помог Илье составить представление о больших городах, откуда прилетают на самолетах.)

Илья многого не понимал, что объясняла девушка, но чувствовал — она добрая, не избегает его, не смеется над ним. И вдруг она собралась в город погостить у родственников. А он опоздал на последнее свидание. Покрутился возле сада, не зная, куда идти. Какая-то женщина ехидно указала на дом напротив:

— Там она, твоя краля, дурень, с мужиками пьет!

Илья опрометью бросился к соседу, вломился в комнату, изумив рассевшихся за столом мужчин своим ярым появлением; он замычал, начал допытываться: где она, не видел ли кто?

Сосед, непонимающе вылупив глаза, махнул рукой:

— Пошел прочь!

Илья топтался на пороге, просил, как мог, — ответьте! Подвыпившие приятели соседа налили ему стакан водки, заговорили, что кто-то, видимо, подшутил над Ильей и послал его к ним. Глядишь, и над ними смеяться потом начнут.

— Ты присядь, — потащил сосед Илью к столу. — Сядь с нами, осуши стаканчик. Иль силком влить?

«Где она?» — дожидался ответа Илья. Оттолкнул от себя соседа, водка выплеснулась из стакана ему на пальцы.

— Да ну его, — поднялся из-за стола тракторист Ермаков и, оттеснив Илью за дверь, закинул крючок.

Но крючок тут же вырвался из двери. Илья снова полез в комнату, продолжая показывать, что речь идет о девушке, о его девушке. Тракторист принял его мимику за поддразнивание, размахнулся… Началась драка. Наконец, Жухов вырвался из рук Ермакова, выскочил на улицу и кинулся к своему дому. Ермаков нагнал его, когда Илья уже открыл дверь. И тогда, не помня себя, Жухов схватил подвернувшийся под руку топор и кинул в обидчика…

Убирая документы в портфель, Серебряков подумал о том, что необходимо будет организовать заседание суда в самом поселке, чтобы показать жителям, по чьей, собственно, вине Жухов попал в драку.

КОГДА СЕРЕБРЯКОВ УЖЕ СТОЯЛ на посадочной площадке и нетерпеливо посматривал на часы, поджидая вертолет, его дернули за рукав.

— А, Жухов! Ну что, брат, как твои дела?

Илья долго пожимал руку лейтенанту, а затем приложил кулак ко лбу и подбородку, что на общепринятой мимике глухонемых, усвоенной от Лещанского, означало «спасибо». Потом протянул Серебрякову узелок. В тряпке и мокрой газете лежали яркие, немного помятые тюльпаны. Илья показал на сердце, продемонстрировал его бурное биение.

— Невесте? — засмеялся Серебряков и принялся объяснять: — Не невеста у меня, а жена. Год, как я уже женат… Спасибо за цветы, цветам она обрадуется!

ЧУЖОЙ ПАПА И ЧУЖАЯ ТЕТЯ

ПАРЕНЕК выложил на стол целлофановые пакетики с марками, пожелтевшие царские ассигнации, записную книжку и прошептал:

— Больше ничего нет.

— На Арбате торговал, — строго пояснил Игорь Старостин, оправляя на рукаве красную повязку. — Вот эти бумажные деньги, например, по две копейки за штуку. Я его поймал с поличным… А ну, возвращай мне мои две копейки!

Губы у паренька дрожали. Он с трудом отыскал в кармане монету, отдал.

— Больше у меня… никто не покупал! — крупная слезинка повисла на ресницах. — Марки-то уж не отдадите?

Игорь отошел от стола и сел на диван: его миссия, как дружинника, на этом заканчивалась. Оставалось лишь проследить, чтобы паренек не отпирался и не врал.

— Марки мы тебе отдадим, — сказала Мария Тимофеевна, растирая ладонью утомленные, потемневшие глаза, — если они твои.

— Всю жизнь собирал, — поспешно сообщил десятилетний коллекционер. — А теперь приемник хочу собрать, улавливать сигналы спутников. А мама денег не дает.

— Разве в школе тебе не говорили, что торговать на улице нельзя?

Курносый паренек коснулся пальцами мокрых щек:

— Со мной не говорили…

В дверь детской комнаты милиции тихонько постучали, показалась головка в пуховой шапочке и тут же исчезла:

— Я обожду, Мария Тимофеевна.

«Света Никишина пришла! — удивленно посмотрела Мария Тимофеевна на закрывшуюся дверь и затем на часы. — Девятый час. Опять ее уговаривать, чтобы вернулась домой?..»

Уже звонила по телефону старшая дочь, спрашивала, что приготовить на ужин, и осторожно разузнавала, скоро ли освободится мама. Ведь рабочий день ее давно закончился.

Паренек возился на стуле и силился не плакать.

«Конечно, — думала Мария Тимофеевна, — можно было бы записать номер его школы, домашний адрес и завтра сообщить обо всем классному руководителю и родителям. Но нельзя делать так, чтобы мальчуган ушел от нее напуганным и удрученным. Схлынет испуг, и Виталий снова появится на Арбате, будет предлагать свой товар».

— Кто твоя мама-то? — ласково спросила она, и Виталий почувствовал, что это уже не официальный вопрос.

Торопливо начал рассказывать: живет вдвоем с мамой, она дает уроки английского языка, и у них нет лишних денег.

Мария Тимофеевна отодвинула на край стола стопку желтых, украшенных двухглавыми орлами ассигнаций:

— Хлам все это. Под обои — и то не годится. А ты, чудак, продавать вынес…

Она живо описала ему, как он трусливо, с оглядкой предлагал всем свое добро, как прохожие отворачивались. И он постепенно начал стыдливо осознавать, насколько нелеп и смешон его поступок — толкаться на улице, предлагать всем трухлявые, отжившие свой век деньги и самые распространенные серии марок.

А мысли Марии Тимофеевны Арбузовой кружились, между тем, вокруг одного: «Света Никишина, наверное, опять повздорила с отчимом. И надо же было ей узнать, что он — не родной отец…»

Паренек, порозовев от сдерживаемых слез, сидел и мучился: «Какой же он дурак! Ребята узнают — проходу не дадут, засмеют».

— Тетя, — решительно обратился он к Арбузовой, — можно я порву вот… старые деньги?

И тут же быстро разодрал двухглавых орлов, бросил желтые клочки в корзинку, отряхнул руки. Внимательно осмотрелся. Вопреки ожиданиям, на него не кричали, не стращали наказанием, а терпеливо поговорили, ну, словно мама, — так же спокойно и убедительно, даже самому стало обидно за всю глупость этого его поступка.