Девятая благодарность - Жаров Валентин Иванович - Страница 6

Конвоиром был пожилой, рябоватый милиционер, загорелый, с черными морщинками у рта, давний местный житель. Об Илье Жухове, этом глухонемом парне, он знал многое. Правда, все его сведения ограничивались фактами официального порядка: когда родился, где работает и живет, как ведет себя дома.

— Все-таки мне его необходимо допросить, — вслух самому себе сказал Серебряков.

— А что допрашивать? И так ясно. В протоколе все указано.

В пространном протоколе, действительно, преступление Ильи Жухова описывалось очень подробно. Ворвался в дом к соседу, учинил драку с трактористом Ермаковым, убежал, а когда Ермаков настиг его, уже в доме Жухова, последний ударил его топором; указывалась величина раны. Потерпевший отправлен в больницу без сознания.

— На другой день лишь очнулся, — добавил конвоир, присаживаясь у двери. — И тоже не знает, почему его этот глухой изувечил. Говорит: «по природной злобе».

— Жухов был пьян тогда?

— Илюша наш непьющий. Ну, а вот же, гляди, натворил!

В деле имелось свидетельство фельдшера. По его заключению, Илья Жухов нанес Ермакову увечье, вызвавшее потерю трудоспособности пострадавшего.

Серебряков взглянул на стоящего перед ним курчавого остролицего парня, который тревожно и внимательно переводил глаза с конвоира на приезжего лейтенанта, стараясь понять, что они говорят.

Серебряков пододвинул ему протокол и, медленно шевеля губами, громко произнес, словно глухой мог все-таки услышать:

— Прочитай. Понимаешь? Правильно ли все описано? Может, с чем не согласен?

Тот замотал головой.

— Неграмотный он, — охотно пояснил конвоир, поднимая голову. — Он, когда расписывается, только букву «ж» выводит, взамен фамилии. Других букв не знает. Не учил никто.

Понимая, что речь идет о нем, Жухов обеспокоенно начал показывать что-то лихорадочно быстрыми пальцами; длинный завывающий звук вырвался из его рта. Глаза умоляюще обращались то к одному, то к другому: «Поймите же меня, выслушайте!»

— О чем? О чем он? — привстав, силился расшифровать его жесты Серебряков.

— Кто его знает, — поджал конвоир ноги под табурет. — Оправдывается, небось. А что тут доказывать, коли допустил физическое увечье. Да еще трезвый. Тому и свидетели есть.

— И все же необходимо допросить!

Жухов перестал жестикулировать, замер, руки его, как подрубленные, повисли, и в глазах навернулись крупные, с виноградину, слезы. Да, он ничего не мог объяснить. Никому. Его не понимали.

— В Барнауле и Горно-Алтайске есть отделы общества глухонемых, — вспомнил вслух Серебряков. — Значит, есть люди, которые могут перевести его «речь».

Конвоир тоскливо вздохнул:

— В том-то и горькое его дело, что не могут. Один раз они к нам приезжали — не поняли его. Своеобразная у него эта мимика. Он же никогда с глухонемыми не жил, придумал, видать, всякие свои жесты… Да и что, товарищ лейтенант, его слушать. Жалко Илюшу, но все равно ему срок отбывать придется, все же факты есть.

«Да, тут работы, работы…» — подумал Серебряков и постучал карандашом по столу:

— Погодите вы мне советовать.

Многое, даже при беглом знакомстве с документами, было для него неясным. Почему Илья Жухов, за которым никогда раньше не наблюдалось ни хулиганства, ни драк, напал вдруг на тракториста Ермакова в доме соседа? Причем, ударил его топором уже в своем доме. Уж не оборонялся ли Илья? Пострадавший же, как ни странно, до сих пор ничего не может толком вспомнить, твердит: «Дикарь он, почти зверь…» Хозяин дома, куда ворвался Жухов, удивляется: «Откуда мне знать? Может, счеты давние свел…» Какие счеты? Один — тракторист, другой — отвальщик на шахте…

Серебряков решил, пока из Барнаула на его вызов следователь пришлет человека, понимающего жестикуляцию глухонемого, узнать у жителей поселка все с Жухове и его взаимоотношениях с людьми.

УТРОМ, ИСКРИСТЫМ И ПРОХЛАДНЫМ, Серебряков отправился в мастерские, где работал трактористом пострадавший. Еще издали увидел на окраине поселка длинный покосившийся во многих местах забор. За ним, полный тишины, пустовал испаханный колесами двор мастерских. Из сотни вытянутых во весь двор луж брызнули в глаза Серебрякова осколки солнца.

У ворот посреди лужи застрял пустой грузовик. Шофер, высунув из, кабины на ветерок шевелюру, дремал.

Серебряков остановился на сухом бугорке и, выбирая следующий, поближе к машине, весело крикнул:

— Эй, товарищ! Может, доску-другую под колеса кинуть? Или трактор ждешь?

Водитель несколько раз моргнул и, очнувшись, лениво поддразнил:

— Ку-ку трактора: все в степи… Меня, товарищ лейтенант, кому понадобится тут проехать, тот и вызволит. А сами вы зря в мастерские направляетесь. Кто ж там будет, ежели пахота? Муха между рамами… Все — в степи!

И уставился на стоящего среди воды лейтенанта милиции, с любопытством дожидаясь, что тот теперь предпримет.

— Пойду, поищу трактористов в степи, — сказал Серебряков. — Значит, от помощи моей отказываешься?

— Пойдите, поищите…

Степь обдала Серебрякова кислым духом прелой земли, встретила всеми холодками, которые еще висели там, где только что стаял снег. Окруженный простором, Серебряков почувствовал какую-то радостную легкость. Он зашагал к видимому краю поля, куда вели мягкие ступеньки, оставшиеся вдоль дороги от тракторных гусениц.

Медленно, одна за другой, перемежались разные мысли, две из которых были сейчас самые главные: через пять дней — ровно год, как он женился… Зачем было Илье Жухову нападать на малознакомого ему тракториста?.. Работал Илья везде, где только требовалась сила, — грузчиком, ковалем, долбил для совхоза камень в карьере, строил причал на озере, теперь — в шахте. Неплохо зарабатывал. Поселковый Совет помог ему построить собственный домик…

Шагал и шагал Серебряков; постепенно тяжелели его ботинки, потом, когда ломоть земли отваливался с подошвы, несколько шагов получались такие легкие! А степь вокруг была совсем иная, чем казалась с вертолета. Она разбухла вся и поднялась, впитав в себя талую воду. Невидимо, неслышно оживали ее могучие недра, где, несметные и нетронутые, таились сейчас запасы зеленого плодородия. А лейтенант милиции, не уставая, взбирался все выше и выше по тракторным следам, словно по веревочной лесенке, в степь, в даль.

…Тракторист выгреб из ведра шуршащую горсть снега, растер ее между ладонями. На сапоги шлепнулись черные, сочные сгустки воды. Три трактора, наступив на тень друг другу, выстроились у края ложбины, хоровод пустых железных бочек с помятыми боками расположился неподалеку. Возле бочек, на соломе и ватниках, спали трое мужчин; один похрапывал, будто работающий трактор.

— Закончили пахоту, — тракторист вытер руки носовым платком. — Все. До самой головы устали. Хо-рошо-о, когда закончишь большое дело!

— Як вам насчет Ермакова, — сказал Серебряков, пересиливая в себе желание усесться. — Еле добрел до вас.

Лужица у ног тракториста стрельнула зайчиком, в лужице на мели торчал спичечный коробок.

— А чего Ермаков? Живет, как все, и жует, как все, — тракторист подхватил ведро, отнес его к ложбине. — Хлопнул его этот глухонемой, мне и пришлось почти без подсмены работать. Легко, думаете? А этого глухого я как-то видел растакого пьяного, как дым его шатало, почти голый шел…

— Где? — заинтересовался Серебряков. — Когда это было?

Тракторист взял с земли ватник, бросил его возле спящих.

— Не помню… А может, и не было этого. В общем, мы баиньки. Вы уж нам со своими делами не снитесь, не тревожьте… На шахте, говорят, этот глухой передовиком был. Пойдите, поинтересуйтесь, о передовиках начальство все знает…

И на все расспросы лейтенанта ничего существенного тракторист так ему и не сказал. Уходя в сон, предложил:

— Ложились бы, место есть. Хорошо-о…

Николай долго сидел на опрокинутом ведре, отвернувшись от спящих. Под ним, на скате ложбины, прилепился закопченный игольчатый пласт снега, истекая остатками сил. Степная тишина устилала бескрайний, черно перепаханный мир… С шорохом отвалился от пласта снега подтаявший кусок и отполз к воде. Николай встал, глубоко вздохнул, негромко сказал: