Не плачьте о нас... - Качаев Юрий - Страница 10

— Это не твоя забота.

— Не доверяешь?

Володя покачал головой.

— Если по-честному, я и сам не знаю, куда и как уходят сведения. Да это и неважно. Связь будете держать со мной. И еще — вот. — Он достал из пиджака тоненькую пачку бумаг, свернутых в трубку, и положил на стол.

Карпуня отделил от пачки один листок и вслух прочел:

— «Дорогие товарищи! Гитлер прежде хвалился, что Германия победит, потому что она разобьет нас молниеносно, раньше, чем мы успеем опомниться. По война длится уже второй год. Чем дольше затягивается война, тем слабее становится Гитлер и тем сильнее — его противники, имеющие неисчерпаемые людские и материальные резервы.

Поэтому поражение гитлеровской армии неизбежно. Гитлер врал прежде, что Германия победит в этой войне, ибо она обладает лучшим оружием и в большем количестве, чем другие страны. Теперь Советский Союз, Англия и Америка производят больше оружия и лучшего качества, чем Гитлер и его союзники.

Не верьте брехне вражеской пропаганды, товарищи! Близится час вашего освобождения от иноземного ига! Смерть фашистским оккупантам!

Советские патриоты».

Валя Котельников слушал листовку, по-детски приоткрыв рот.

— Прямо фрицам под дых, — сказал он, когда Карпуня умолк. — А где их надо расклеить?

— Лучше в подъездах больших домов, — ответил Володя. — На улицах сейчас полно патрулей. Немцы как бешеные стали. Да и немудрено: со Сталинградом-то у них ничего не выходит… Ну, так вы беретесь?

Карпуня кивнул.

— Только делайте это так, чтобы не попасться.

— Учи ученого.

Володя попрощался и ушел довольный. Знай он тогда, чем впоследствии обернется эта встреча, он бы за версту обошел дом Карпуни.

На мотороремонтном немцы изо всех сил старались пустить хотя бы один цех. Весь двор завода был забит покалеченной и неисправной техникой: здесь стояли и автомашины, и мотоциклы, и даже несколько средних танков.

Специалистов на заводе не хватало, хотя фельджандармерия прочесала весь город не один раз. Большинство кадровых рабочих было призвано в армию или ушло с нашими отступающими частями. Осталась одна зеленая молодежь из ремесленных училищ да старики, еще до войны ушедшие на покой. Однако гитлеровцы добрались и до них. Старики прикидывались совсем немощными инвалидами, выжившими из ума, и отлынивали от работы как могли.

Почти все станки были вывезены, а у тех, что остались, недоставало суппортов, патронов и приводных ремней. Начальство завода выписало оборудование из Германии вместе с тремя мастерами, но рабочие глядели на новые станки как на диковину, и мастера-немцы хрипли от ругани, пытаясь втолковать «этим русским дуракам», «diesen dummen Russen», с какого конца подступиться к делу. Неповоротливые старики чесали в затылке, вздыхали и запарывали самые простейшие, казалось бы, детали.

Молодежь была и того хуже. Подростки тыкались, словно слепые котята, не умея обращаться даже с тисками и напильником. Нередкие случаи травматизма дополняли эту безрадостную картину.

Примерно такая же обстановка складывалась на макаронной фабрике и на заводе вулканизационного оборудования. Оба предприятия тоже должны были работать на германскую армию, но пока ни на шаг не сдвинулись с мертвой точки.

Все это не могло не насторожить гестапо, и Винц поручил расследование Бибушу, откомандировав в помощь ему людей из 1-го (секретного) отдела городской полиции. Бибуш начал с мотороремонтного завода. При первом же обыске его сотрудники обнаружили в мужской раздевалке — прямо на стене! — типографскую листовку возмутительного содержания. Бибуш взбеленился и устроил скандал начальнику завода Крайзеру. Тот сослался на занятость и незнание русского языка, хотя сам никогда не заглядывал в раздевалку — боялся, что пристукнут, а там ищи виноватых.

В обеденный перерыв Бибуш с переводчицей организовал что-то вроде общего собрания и зачитал приказ, который предписывал карать саботажников смертной казнью наравне с диверсантами и шпионами. Под приказом стояла подпись самого фельдмаршала Кейтеля[9].

Рабочие выслушали и Бибуша и переводчицу с одинаково угрюмым равнодушием, словно грозный приказ не имел к ним никакого отношения.

Бондаревская и Спартак Никитин тоже стояли в толпе рабочих. Когда Бибуш, потрясая найденной листовкой, заговорил о подстрекателях, смутьянах и красных агитаторах, Спартак перехватил взгляд Нины Елистратовны и чуть заметно улыбнулся.

Вечером, по дороге домой, Нина Елистратовна сказала ему:

— Мы перестарались. Передай своим ребятам, чтобы открытый саботаж прекратили. Это слишком опасно. Начнутся аресты. Что касается отремонтированных машин, то мы найдем способ снова вывести их из строя. С новичками, которые придут на завод, будь предельно осмотрителен. Среди них наверняка окажутся провокаторы из гестапо. Спроси у матери, не сможет ли она через Федора достать мины с часовым механизмом.

— Ясно, — ответил Спартак. — Но убедить их будет нелегко.

Нина Елистратовна поняла, кого имеет в виду Спартак. Он говорил о заводской молодежи, среди которой надеялся создать подпольную группу.

В театре и у Провала

Никитина встретилась с Федором в городском театре. Давали «Бесприданницу». Публика в зале была поголовно русская, потому что немцы ходили только на оперетты, не требующие знания языка.

В антракте после первого действия Федор сказал:

— Получены сведения, что через несколько дней сюда прибудет генерал фон Клейст, командующий кавказскими войсками. Он собирается проводить совещание. Вероятнее всего, здесь, в театре. Будет все высшее офицерство. Вы понимаете?

— Есть возможность рассчитаться сразу со всеми.

— Другой такой случай представится не скоро.

— Что я должна сделать?

— Связаться с кем-нибудь из работников театра.

Никитина задумалась.

— Я вас не тороплю, Екатерина Александровна. Если этот вариант не пройдет, есть в запасе и другой.

— Какой?

— Через своих людей мы свяжемся с Большой землей и вызовем авиацию. Скверно одно: в городе очень сильная противовоздушная оборона, и прорвутся ли наши, неизвестно. Поэтому я и обратился к вам.

— Ну что ж, завтра я поговорю с одним человеком, — сказала Никитина и улыбнулась: — Вы свою даму хоть фруктовой водой угостили бы.

Говоря об «одном человеке», она имела в виду Александру Павленко, или Шуру, как ее называли все. Шура работала на мотороремонтном вместе с Ниной Елистратовной и Спартаком, а сестра ее то ли заведовала реквизитом в театре, то ли была там кассиршей. К подпольной работе Шуру привлекла Бондаревская — у них у обеих мужья были кадровыми офицерами, и дружили они семьями еще до войны. По словам Нины Елистратовны, Шура была абсолютно надежным товарищем, но с одним изъяном: она не умела скрывать своей ненависти к фашистам. Ее просто трясло, когда она их видела. Зато агитатор из Шуры превосходный: работницы готовы были идти с нею хоть на баррикады.

Размашистая в движениях, стриженная под мальчишку, Шура нередко и вела себя как уличный сорванец. Однажды Рахим Махмудов по ее милости целых полчаса прогуливался в базарной толкучке с такими стихами на спине:

Люди давились от смеха, пока полицай не почуял неладное и не обнаружил на себе злополучную бумагу. Шуре же за эту выходку Нина Елистратовна задала хорошую головомойку…

Федор вернулся из буфета с двумя бокалами виноградного вина. Никитина всплеснула руками:

— Да вы просто волшебник!

— Ошибаетесь. Полицай сильнее волшебника. — Понизив голос, Федор добавил: — «Бывали хуже времена, но не было подлей». За наш успех, Екатерина Александровна…