Лето длиною в ночь - Ленковская Елена - Страница 21

Заветная вазочка для варенья была пуста и тщательно помыта.

– Всё съели, всё вымыли… – разочарованно простонал он.

Значит, придётся заглянуть в кладовку – пару дней назад Тоня уже посылала его туда за прекрасным вишнёвым вареньем. В зелёной трёхлитровой банке стояло оно на деревянном стеллаже между солёными огурцами и консервированным яблочным компотом.

Руся тихонько, чтоб никого не разбудить, побрёл по длинному коридору, подсвечивая себе телефоном. Из дальнего угла загадочно поблёскивала полированным носом бронзовая наяда Селитра Ивановна…

Руся открыл дверцу и, неловко запнувшись за порожек, с шорохом ввалился в тесную узкую кладовку.

Полка с соленьями оказалась заставленной здоровенной доской. На доску была накинута какая-то тряпка.

– Это ещё что такое?

Руся посветил. Это не тряпка, это Лушкин платок. Что это он в кладовке делает? Обычно платок на наяде висит. А я смотрю, Селитра Ивановна какая-то полуголая нынче…

– А это что за доска? – Может, картина?

Руся сдернул платок и присвистнул шёпотом.

– Ух ты! Так это не картина, а икона… И позавчера её здесь точно не было!

В коридоре раздались шаги. Кто-то направлялся в ванную. Время от времени этот кто-то тихонько шмыгал носом. Руслан услышал приглушённый шум льющейся воды, а после – опять шарканье тапочек по коридору. Повеяло знакомыми духами. Антонина!

Руся почувствовал себя как-то неловко, будто он воришка какой. Он попятился вглубь кладовки, споткнулся, и – ну как нарочно! – с глухим стуком выронил на пол мобильник.

– Эй, кто там? – испуганно выдохнула Тоня. В коридоре вспыхнул свет.

Руся нашарил здоровой рукой телефон, прочистил горло и с относительно невинным видом высунулся из кладовки:

– Это я, Руслан.

– Ух, напугал меня до смерти! – с облегчением произнесла Тоня каким-то странным голосом. Будто простуженным, что ли… Точно, даже глаза у неё были красные и припухшие слегка.

– И тебе не спится? – спросила она устало.

– Я тут… – замялся Руська. – Я варенья хотел…

– Ночью??? Ну ты даёшь, Руся… – Тоня покачала головой. – Как твоя рука?

– Болит, – со вздохом признался он.

Тоня заглянула в кладовку, скользнула взглядом по прикрытой Лушиным платком иконе. Замерла. Подозрительно шмыгнула носом. Русе вдруг почему-то пришло в голову, что Тоня пытается понять, не пахнет ли озоном. Это было нелепое предположение, хотя…

«Наследили – ой-ёй…» – подумал он и поморщился.

– Что, так болит? – по-своему истолковала Тоня его гримасы. – Пойдём, я тебе таблетку дам, что ли… Чтоб ты по ночам тут у меня не бродил, как привидение.

Руся, не смотря на то, что рука и вправду болела, таблетке анальгина предпочёл бы чай с вареньем, но что-то подсказывало ему, что им с Тоней лучше поскорее покинуть кладовку. Тоне, во всяком случае!

А ему ничто не мешало вскоре вернуться сюда одному. Пожелав Антонине спокойной ночи, и выждав некоторое время, Руська так и сделал.

* * *

У него, разумеется, достало здравого смысла не спрашивать у Тони, откуда в кладовке икона. Напротив. Хотя, Тоня, верно, опытным глазом сразу бы определила – что, где, когда… В смысле – из какого века, ну и так далее.

Глеб тут намутил, не иначе…

Пылкое воображение сразу нарисовало Русе алчных чёрных дайверов, охотящихся за сокровищами прошлого, и попавшего в их силки наивного Рублёва. В том, что Рублёв ныряет напропалую, Руся уже не сомневался.

И сестра – хороша! Явно ведь в курсе. Её платок – веская улика.

Всё это было странно…

«Спелись, голубчики. А я тут, как дурак…», – раздражённо, с обидой подумал Руся, прижимая к груди забинтованную руку.

Он вздохнул. Про чёрных дайверов, это он загнул, конечно. Но что это за икона, надо было всё же разобраться.

Холодный голубоватый луч фонарика упал на лик Богородицы, потом на прижавшегося к её плечу младенца Христа.

– Похожа на ту, сегодняшнюю, из музея… Та? Да не может быть… – Руся аж задохнулся от волнения. – Ну, дела…

Он вглядывался в икону, припоминая поразивший его образ и свои тогдашние мысли.

– Не-ет, у той руки были – как крылья. И глаза влажные, будто слезами наполненные. Похожа, но – другая, – заключил он. – Только откуда же она?

* * *

Г.А предупреждал их этим летом (когда некоторые норовили притащить из погружения какой-нибудь сувенир): есть предметы, не очень значительные для общего хода истории, и их исчезновение никак не сказывается на дальнейшем ходе событий. А есть – важные, пропажа которых может перевернуть мир…

– А вдруг это как раз такая икона? – Знать бы наверняка…

Руслан сунул мобильник с включённым фонариком в нагрудный карманчик трикотажной футболки. Из оттопыренного кармана тот светил тускло, еле-еле. Освободив руку, мальчик прикоснулся к краю иконной доски, ощущая её чуть шероховатое, приятное тепло, вглядываясь в едва уловимые в полутьме контуры двух слитых в единое целое фигур.

Вообще, чем дольше он вглядывался, тем сильнее становилось ощущение, что не столько он рассматривает икону, сколько на него устремлён из глубины иконной доски взыскующий, внимательный взгляд. Снова, как тогдашним утром в музее, его внезапно окутал ровный, слегка потрескивающий шум, похожий на звучание пустого радиоэфира.

Руся тряхнул головой и поднялся.

* * *

Попытка разбудить Лушу и допросить с пристрастием ни к чему не привела. Лукерья стонала во сне, но решительно не желала просыпаться, даром, что он светил ей телефонным фонариком прямо в лицо. Зато благодаря этой жёсткой мере он обнаружил на лбу сестры здоровенный синяк под откинувшейся со лба чёлкой. Ну дела! «Надеюсь, хотя бы, что тут без сотрясения мозга обошлось», – мрачно усмехнулся Руська, и выключил фонарик.

Ладно. Пусть спит, раз такое дело…

Пока было ясно одно – лично он не заснёт этой ночью, пока не выяснит, что это за икона.

Руськино досье

…Тимур полулежал на кошме в походном шатре, опираясь на локоть и вытянув ноющую хромую ногу. Неподалёку дымились развалины разгромленного Ельца. До Москвы было рукой подать…

Там уже знали и – в смятении, в страхе – готовились, как могли.

Начали рыть огромный ров. – Как скажет позже летописец: «И много убытка людям причинили: дома разметали, но ничего не сделали». – Поправляли стены – спешно, впопыхах, – завозили снедь, дрова и сено, предполагая долгую осаду.

Ручейками тянулись к Москве созываемые отовсюду дружины. Ратников отправляли к Коломне – стеречь переправы через Оку, оставляя на волю судеб и захватчиков Рязанское княжество.

…Тимур думал, смежив веки, слушая привычные звуки походного лагеря.

Кончался август. Близилась осень, за ней зима – как говорят, в здешнем краю необычайно суровая.

Непокорённый Крым, еще не разгромленные тумены Актау и Утурку [10] на Северном Кавказе – мысли о них не давали покоя… К тому же, ему доносили о якобы неисчислимом русском воинстве. Вот и великий князь литовский Витовт собрал свои войска, повсеместно распустив слух, что «идёт на татар».

Тимур до конца не верил слухам, однако не мог не принимать их в расчёт.

Он создал огромную империю. Он мыслил завоевать мир. По-прежнему жадным огнём разгорались его жёлтые тигровые глаза, когда он думал об этом.

Но всё чаще он чувствовал, что устал…

После недавнего разгрома Тохтамыша на реке Терек, сохранившиеся части ордынских войск отступили в Крым и на Северный Кавказ. Появись во главе их дельный полководец, вроде Идигу, и Тимур, отрезанный от своих баз, попал бы в очень затруднительное положение. Рисковать новою войною не стоило…

* * *

…На плечо ему легла чья-то рука. Руся вздрогнул и поднял голову.