Шерлок Холмс. Новые заметки доктора Ватсона - Кей Марвин - Страница 32

Холмс отложил скрипку и выпрямился в кресле.

— Кажется, я как-то упоминал дело о косолапом Риколетти…

— …и его жене, — закончил я.

— Его противной жене, — поправил меня Холмс, закрыв глаза.

Мне не терпелось узнать больше. Холмс открыл глаза и вздохнул.

— Единственное, на что можно списать испытанные мною во дворце Даксбари мучения и унижение, которому подвергли меня Риколетти и его противная жена, — так это на мой слишком юный возраст. Наверное. Правильнее было бы сказать, что я был неоперившимся птенцом. Вот так все и произошло…

— Вы должны понимать, — продолжил Холмс, — что все это случилось несколько лет назад, когда я еще учился в Оксфорде. Я провел летние каникулы со своим другом Виктором Тревором, но даже самые длинные каникулы когда-нибудь заканчиваются. Я вернулся в Лондон, чтобы подготовиться к учебе, и неделю, оставшуюся до осеннего триместра, жил у своего брата Майкрофта.

Мы приходили на ланч в клуб «Диоген» (который на тот момент мой брат только что нашел), и Майкрофт постоянно спрашивал меня о дальнейших планах, а я не мог сказать ему ничего конкретного.

Процесс обучения в Оксфорде был для меня весьма непривычен и даже непредсказуем, к тому же у меня почти не было приятелей, за исключением Виктора Тревора. Мне нравилось слушать лекции мистера Додгсона, но хотя его математические способности и тяга к загадкам вызывали восхищение, смущало то, что некоторые его увлечения были, сажем так, из области эзотерики. Будущее большинства оксфордских парней было уже заранее распланировано за них: либо церковь (священники), либо государственная служба (парламент, будь то палата лордов или общин). Я знал лишь одно: меня ничто из этого не привлекает. Мир Майкрофта мне не подходил.

И вот я плыл, словно облако, как сказал бы поэт, по Риджентс-парку в душный сентябрьский день — бездельничал перед началом первого триместра, и неожиданно столкнулся с лордом Пемберти, вернее, это он на своем велосипеде столкнулся со мной. Пемберти был одним из немногих людей в Оксфорде, кто мог узнать меня в Риджентс-парке, хотя в основном мы с ним встречались на боксерском ринге, где я его нокаутировал. Я предположил, что это столкновение — всего лишь расплата за то, что однажды я разбил нос этому наследнику графа Даксбари.

— Ты чего стоишь на моем пути… А! Это ты, Холмс!

Я посмотрел на него снизу вверх, лежа на вымощенной галькой тропе.

— Попей Пемберти?

— Мне ужасно жаль, приятель. Я думал, что могу уже отлично справляться с этой штукой…

— Тебе стоило попрактиковаться на нем, пока ты был в Париже, — сказал я, позволяя ему помочь мне подняться.

— Что? — Пемберти недоуменно уставился на меня.

— На нем французская маркировка. Насколько мне известно, эта модель еще не появлялась по эту сторону Канала. А еще в конце учебного года ты всем рассказывал, что твой отец едет в Париж и берет тебя с собой. Элементарно.

Я отряхнул свой пиджак и смерил Пемберти недовольным взглядом, как смотрит бедняк на человека со статусом. Филипп Олни, лорд Пемберти (известный в узких кругах как Попей), был одним из тех долговязых гибких ребят, кто успешно занимается греблей. Нос кнопкой (к нему я уже успел приложиться), круглые голубые глаза и полные розовые губы, зачастую надутые или искривленные в усмешке.

— Ну, — спросил я, — как Париж?

— Жарко, — угрюмо бросил Пемберти. Он повел велосипед по тропе, и я пошел рядом с ним. — Мой отец сошел с ума. Он взял на работу какого-то побитого молью итальянского шута и притащил его в Лондон, чтобы тот помог ему выбрать картины для поместья, которое его королевское высочество строит в Сандрингеме. Более того, он выделил этому парню комнату! А ко всему прочему еще и разрешил ему притащить во дворец Даксбари свою жену!

Мне все это казалось ставшей поговоркой бурей в стакане, и я готов был уже попрощаться с Пемберти, когда он произнес:

— Но с этой драгоценной парочкой явно что-то не так, Холмс. Слушай, ты умный парень. Почему бы тебе не зайти ко мне на чашку чая и не рассказать, что ты по этому поводу думаешь?

Должен признаться, я был польщен. В колледже у меня было две беды: я был на класс младше Пемберти и у моей семьи не было ни титула, ни богатства. Сегодня все эти социальные различия кажутся мне нелепыми, но тогда положение в обществе представлялось мне заманчивым. Я взял у Пемберти его лондонский адрес (дом в Мейфэре) и проводил его взглядом, наблюдая за тем, как он, виляя из стороны в сторону, уезжает на своем велосипеде.

В четыре часа я явился в дом Даксбари, одевшись соответствующим образом (спасибо Майкрофту, который тогда еще не был таким круглым). Дверь открыл лакей. За его спиной стоял сам лорд Даксбари, полный джентльмен лет пятидесяти, он был гораздо ниже и плотнее, чем его сын. Одет он был весьма неформально: зеленый вельветовый пиджак и вышитая турецкая шапочка. За лордом Даксбари маячил еще один человек, виден был только его тонкий силуэт в черном сюртуке с высоким воротником и в тщательно выглаженной белой рубашке. Когда эти двое расступились, мне удалось рассмотреть, что ноги у того мужчины кривые, из-за чего он хромал и ходил, опираясь на резную деревянную трость.

— Холмс! — с лестницы окликнул меня Пемберти. — Папа, это мистер Шерлок Холмс, мой друг из Оксфорда. Холмс, это мой отец, лорд Даксбари, и его, хм, друг Риколетти.

— Как поживаете? Enchante,[18] я уверен. Филипп рассказывал о вас много хорошего. Он говорит, что вы умный парень.

— Не знаю… — промямлил я.

Я прошел мимо больших коричневых пакетов с маркировкой на французском языке, Пемберти провел меня наверх, в гостиную, где уже был накрыт чайный столик.

— Холмс может рассказать о человеке все, просто посмотрев на него. — При этом Пемберти так зло покосился на Риколетти, что если бы тот не был занят намазыванием масла на маффин, то был бы испепелен в одно мгновение.

— Правда? — Лорд Даксбари сел на стул возле чайного столика и предложил мне последовать его примеру. — Что же вы можете сказать обо мне, а?

— Только то, что ваша поездка в Париж закончилась покупкой нескольких произведений искусства, которые ваш сын явно не одобряет, и что вы планируете увезти их отсюда. А еще подготавливаете себя к неприятной встрече у вас дома и ожидаете, что несколько человек согласятся погостить во дворце Даксбари, хоть они и не очень ладят друг с другом.

— Вот как? И что заставило вас сделать такие выводы?

— По голосу лорда Пемберти, когда он рассказывал мне о вашей поездке в Париж, я понял, что у него другие предпочтения в искусстве. Упомянутые картины находятся в коридоре, все еще завернутые в бумагу, что свидетельствует о том, что вы возвращаетесь с ними во дворец Даксбари. Здесь, в городе, у вас есть лакей и повар, но нет дворецкого и других слуг, значит, вы не планируете задерживаться здесь надолго. А что касается неприятной встречи, то вы выпили две чашки чая и съели три кекса, а на письменном столе лежат два письма, на одном из которых печать кембриджского университета, а на другом — печать герцога Саррея, который, насколько мне известно, приходится вам свекром. Также наша пресса не устает напоминать о том, что герцог Саррей более известен своими спортивными успехами, чем эрудицией. На приеме будут присутствовать представители кембриджского университета и семья Саррея, и это не совсем сочетаемая публика.

Риколетти захлопал в ладоши.

— Отлично, мистер Холмс. А что же вы можете сказать обо мне?

Мне не понравилось, как он посмотрел на меня, — это был своего рода вызов.

— Что вы все еще являетесь бонапартистом, несмотря на падение императора. Что когда-то вы были художником, но уже несколько лет не брались за кисть. Что вы работали в Лувре и еле сводили концы с концами, пока лорд Даксбари не вытащил вас оттуда и не привез в Англию.

— И почему вы сделали такие умозаключения, молодой человек? — с насмешкой спросил Риколетти.