Ирод - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 5

В это время в перспективе между колоннами дворца показалась блестящая группа. То Клеопатра, в сопровождении многочисленной свиты из придворных и рабынь, направлялась на половину Цезаря.

Неразгаданная улыбка скользнула по серьезному лицу завоевателя.

«Какие доблести совершила эта блестящая куколка? — казалось, говорила неразгаданная улыбка. — Что сделала она для Египта?.. А между тем...»

Цезарь вспомнил что-то, и на его морщинистом, цвета старого пергамента лице показалась краска.

IV

Действие переносится в Иерусалим.

На южной галерее дворца иудейских царей, откуда открывался прекрасный вид на Гефсиманский сад с его столетними седолиственными маслинами и на всю Елеонскую гору, в тени навеса сидела вдовствующая царица Александра. Это была женщина еще не старая; правильные, нежные черты лица изобличали былую красоту — красоту яркую, жгучую; но годы дум, забот и дорогих утрат наложили на это прекрасное лицо печать уныния. Царская семья, к которой она принадлежит, стала как бы чуждою в Иудее. Позади — столько близких ей покойников, которых она еще вчера посещала в царских гробницах. Впереди — беспросветный мрак. Что станется с ее дорогими детьми-сиротками? Их дедушка первосвященник Гиркан — только тень главы иудейского народа. Над всем господствует хищная семья идумеев: сам Антипатр, слуга языческого Рима, прокуратор Иудеи, кровожадным коршуном носится над несчастной страной, отягощая ее поборами в пользу алчного Рима. Старший сын его, Фазаель, свил гнездо в самом Иерусалиме и держит в тени и первосвященника, и весь синедрион. Второй сын, Ирод, в качестве наместника Галилеи льет кровь приверженцев царского дома. А разрушенные стены Иерусалима все еще зияют своими развалинами, напоминая страшные дни осады города жестоким Помпеем. Храм Соломона и Зерувавеля все еще стоит обнаженным. Около Овчей купели груды неубранных камней.

Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: «Где же мама? Где дедушка?»

И вдруг на галерее показалась прелестная девочка, лет шести-семи, с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.

— Ах, мама, как нам было весело! — защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.

— Где же вы были так долго? — спросила последняя.

— У пророков и патриархов, — поспешил ответить мальчик.

— Как? Зачем? Да ведь это далеко — за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.

Дети лукаво переглянулись.

— Это все дедушка, — сказала девочка. — Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках — что они делали, как жили.

— И где они лежат теперь — вон там, там! — пояснил мальчик, перебивая сестру.

— Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, — торопилась девочка.

— Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, — снова перебил мальчик.

— Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, — возразила горячо девочка, — я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.

— Вот и нет! Я не думал, что пойдем: туда далеко.

— Ах, Аристовул, да ты и не знал, что это далеко.

— Нет, знал! Нет, знал!

Мать невольно рассмеялась, любуясь детьми, их оживленными личиками.

— Ну, дети, не спорьте, — сказала она, лаская и девочку, и мальчика. — Пусть рассказывает Мариамма — она старшая; а ты, Аристовул, напомни ей, если она что-нибудь пропустит или забудет.

— Нет, мама, я ничего не пропущу, — возразила девочка.

— А вон сказала же, что мы пойдем, а не поедем, — не унимался мальчик.

— Ах ты спорщик! — погладила его мать.

— Он всегда такой! — надулась девочка.

— Ну, ну, полно, рассказывай, — успокаивала ее мать. — Рассказывай же... Так вы поехали...

— Да, мама. Утром, когда мы встали и нас одели...

— И я выпил свое козье молоко, — не вытерпел Аристовул.

— Ах! Опять! Мама!

— Да ты пропустила козье молоко... А мама сказала, чтобы я...

— Ну, Аристовул, ты совсем глупый мальчик, — стараясь не рассмеяться, сказала Александра. — Козье молоко совсем не относится к вашей поездке. Ну, хорошо, утром вас одели...

— А дедушка велел оседлать наших осликов и сказал раби Элеазару, чтобы он ехал с нами и показал нам гробницы наших патриархов и пророков. Мы и поехали через Овчие ворота к Кедронскому потоку, и нам все кланялись и говорили: «Вот внучка и внучек нашего первосвященника...»

— Нет, прежде говорили «внучек», а потом «внучка», — снова вмешался Аристовул, — меня первым называли, а тебя после.

— Ну, все равно, — остановила его мать, — замолчи.

— Ну, мы и поехали; едем, едем, едем, — продолжала маленькая Мариамма, точно сказывая сказку.

— А вот и забыла, — не унимался маленький Аристовул, — а Овчая купель? Как там овечек купают.

— Ах, мама! Какие там хорошенькие овечки! — воскликнула Мариамма. — И их всех резать будут в жертву Иегове... Ах, мама! Зачем Иегове овечки?

— Он принимает их как жертвоприношение: он любит кадильное благоухание и дым от всесожжении, так надо, так завещали нам отцы наши — Авраам, Исаак, Иаков[4], — наставительно сказала Александра. — Ну, что дальше?

— Дальше мы переехали Кедронский поток, потом раби Элеазар показал нам гробницу Иосафа, а немножко дальше гробница Авессалома...

— А Авессалом, мама, был нехороший, отца не слушался, — опять перебил Аристовул.

— Я сама это хотела сказать, а вот ты так забыл... Что! Что! — обрадовалась Мариамма. — Когда мы, мама, проезжали мимо Гефсиманского сада, то оттуда вышла старенькая женщина и бросила под ноги нашим осликам пальмовые ветки, а в руки нам подала по масличной ветви, а потом поцеловала края нашей одежды и сказала: «Бедные царские детки-крошки! Их ограбили идумеи». А когда мы спросили раби Элеазара, какие это идумеи, он сказал, что Антипатр, Фазаель и Ирод, «Как они нас ограбили?» — спросила я раби Элеазара. А он сказал, что нам еще рано это знать.

Александра грустно улыбнулась и поспешила свести разговор на другое.

— Что же, деточки, вы поклонились и гробам наших пророков? — спросила она.

— Да, поклонились, мама! — разом отвечали дети. — Как там страшно!

— А оттуда, мама, мы возвращались не через Овчие врата, а раби Элеазар провел нас через Золотые и через храм, — поспешил заявить Аристовул. — А осликов наших взяли рабы и повели домой.

— А когда мы проходили через двор храма, то многие кричали: «Осанна! Осанна!» — и давали нам дорогу, как большим, — гордо заключила Мариамма.

В это время в конце галереи показалась внушительная фигура старика в первосвященническом одеянии, с повязкой на голове и с жезлом в руке.

— Дедушка! Дедушка! — радостно закричал Аристовул.

— Мы были у патриархов и пророков, — со своей стороны заявила Мариамма, бросаясь навстречу к старику и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его бороду.

Это был Гиркан, первосвященник, брат покойного царя Аристовула II, отравленного приверженцами Помпея, и дядя Антигона, которого мы уже видели на коронации Клеопатры и на аудиенции у Цезаря. Высокий рост, длинная патриаршая борода и плавные движения делали вид его внушительным, однако мягкое, добродушное выражение лица и кроткие, как бы робкие глаза изобличали, по-видимому, отсутствие энергии и стойкости. Самый отказ его от престола в пользу младшего брата, Аристовула, как бы свидетельствовал об отсутствии в нем качеств государственного человека.

Дети очень любили его и тотчас же завладели старым первосвященником, болтая о своей поездке к гробницам патриархов и пророков и перебивая, друг дружку. Гиркан же только любовно улыбался и повторял: «Ну-ну, козляточки, не торопитесь, не скачите так, дайте с матерью поздороваться».

— Куда это, отец, ты собрался? — спросила Александра, целуя руку свекра.

— В синедрион[5], голубка, в синедрион, — отвечал первосвященник, опускаясь на невысокое резное кресло.