Приключения послушного Владика - Добряков Владимир Андреевич - Страница 3

Окончательно расстроился Владик. Не заметил, как и на своей улице оказался. Невеселые мысли внезапно нарушил знакомый голос:

— Что-то, Владик, ты не весел, буйну голову повесил.

Перед ним стоял Чиж — шестиклассник Сережка Чижов, коренастый, рыжий, рукава олимпийской футболки выше локтя закатаны, чтобы мускулы были видны. Ничего, крепкие мускулы, не стыдно показать. Через плечо у Чижа была перекинута авоська с двумя книжками.

— Монеты, что ли, потерял? — сочувственно спросил он.

— Нет… так просто.

— Тебе-то о чем кручиниться? Мать с отцом не грызут, не пилят. Образцовый сын. Это вот меня судьбина заездила, дома поедом едят. Я уж план-маршрут обмозговал, за темные леса, за высокие горы хотел податься. Жизнь посмотреть. Да мать пожалел — сердце у нее больное. И вспомнил тогда про деревню. Три года не был. Бабка там у нас. Ух, бабка! Железная! По пятнадцать километров в день ходит. Какие-то травы целебные собирает.

Всю эту обильную информацию Чиж выложил одним духом и с явным удовольствием. А в конце, будто Владика это должно обрадовать, сообщил:

— Завтра еду. Билет уже в кармане!

И Владик в самом деле отчего-то немножко повеселел. А потом и вовсе доверился Сережке — про Васяту рассказал.

Чиж выслушал молча и тоже нахмурился. Качнул рыжей головой:

— Кислое дело.

Заметив под ногой камушек, он размахнулся и что было силы пнул его носком ботинка. Шагов на тридцать отлетел камушек.

— Спасать надо вещь. Ушами будешь хлопать — простись с биноклем. Уведет. Или у него уведут. Знаю, что говорю. Васята с ребятами Кольки Гвоздя водит компанию. С Каменного Лога. Те ребята не промахнутся.

— Что же делать? — перепугался Владик.

— Ушами не хлопать! Иди к матери его и скажи, чтоб отдала.

— А если не отдаст?

— Тогда своей матери скажи. Она церемониться не станет.

— Нет, я лучше сам. Мама же ничего не знает.

— Значит, сам. И не откладывай. Иди сейчас… Хотя сейчас ее нет — на работе. Тогда вечером. И не бойся. Не имеет права не отдать… Куда путь-дорогу держишь? — переменил тему Сережка. — В библиотеку со мной не пойдешь? Уезжаю. Сдать надо. Ты записан в библиотеке? Возьми вот эту. — Чиж достал из авоськи толстую потрепанную книжку. — Русские былины. Сначала брать не хотел. А начал читать — оторваться не мог. Ну, пошагали, добрый молодец?

Владик улыбнулся, но вспомнил про обед.

— А который теперь час?

— Второй, наверно…

— Нет, — вздохнул Владик, — не могу. В половине второго надо быть дома.

Час обеда

Часу обеденного времени Зинаида Аркадьевна придавала чрезвычайно большое значение. Прежде всего, сам обед. Обед не в какой-то столовке или буфете, где подадут бог знает что, где катар желудка наживают, а домашний, надежный, калорийный, приготовленный собственными руками. Виктор Викторович — официальный глава семейства — уже привык к этому и приходил из своей юридической конторы точно в половине второго, к началу обеда.

Кроме того, этот час был временем активного педагогического воздействия. Правда, Виктор Викторович по обыкновению не утруждал себя этими важными родительскими обязанностями, и если жена не особенно мешала ему, то он успевал просмотреть две, а то и три газеты. Газеты он просматривал молча. Лишь заглянув на последнюю страницу «Известий», где печаталась карта погоды, Виктор Викторович обычно чему-нибудь удивлялся: «Ай да Москва! Самому Парижу фору дает! На четыре градуса обскакала!» Но вдоволь насладиться газетными новостями ему удавалось не часто.

— Виктор, ты слышишь? — обращалась к нему Зинаида Аркадьевна. — Да оставь, наконец, свои газеты. Слышишь: у Татьяны с этой новой англичанкой — конфликт. Ей, видишь ли, не нравится произношение! А сама, между прочим, первый год преподает. И, пожалуйста, берется судить! Снова четверку поставила… Ну, что ты молчишь?

Владик потихоньку усмехался про себя — сейчас отец скажет: «Зиночка, я думаю…»

И Виктор Викторович в самом деле, поморгав, за стеклами очков, произносил:

— Зиночка, я думаю…

— А вот я думаю, — решительно заявляла Зинаида Аркадьевна, — что надо идти к директору. Вопрос надо ставить. Пока не поздно. На нее и другие ученики жалуются. Еще неизвестно, чему там в институте научили ее!

— Вполне возможно. Вполне… — не очень понятно, с чем соглашаясь, говорил Виктор Викторович и снова робко косил глаза на газету.

С дочерью за последние месяцы Зинаиде Аркадьевне было много хлопот — выпускной класс, мечты о медали, тревожные думы об институте. Насколько легче с сыном Владиком! Четвертый класс. Учится отлично, аккуратен, послушен, слова поперек не скажет. Но глаз за ним все равно нужен. И Зинаида Аркадьевна, пока ели первое, второе и компот или кисель на третье, не теряла времени: и про учителей расспросит, и поинтересуется, отчего по географии лишь одна оценка в дневнике, а уже конец четверти скоро, и предостережет, чтобы не заходил в третий подъезд — девочка скарлатиной там заболела, и боже упаси сражаться Владику на деревянных шпагах: сама видела, как в Грачевском переулке «скорая помощь» приезжала за мальчиком — глаз этой самой шпагой выкололи.

Теперь — каникулы. Теперь все заботы о медицинском институте.

В этот день обед, из-за которого Владик отказался с Сережкой Чижом сходить в библиотеку, прошел более шумно, чем обычно. И все из-за Тани. Она сказала, что была с подругой в кино. Причем сказала не сразу, а после дотошных расспросов матери — с какой девочкой занималась, сколько вопросов повторили, когда начали, когда закончили…

— Ты меня удивляешь, Татьяна (Зинаида Аркадьевна называла дочь полным именем, когда была недовольна ею). Кино, журналы мод. Кому, скажи, пожалуйста, в институт поступать — тебе или мне? Хорошенькое дело: у меня голова от этих мыслей, как кадушка обручем, стянута. Ложусь, встаю — все о том же, об институте. А ты можешь спокойно ходить в кино. Нет, моя милая, тогда занимайся дома! Хоть на глазах у меня будешь. Ишь, в кино побежала!

Не доев борщ, Таня отодвинула тарелку:

— Но я не автомат, мама, не вычислительная машина. Имею я право немножко развлечься?

— Развлечься? Да ты о чем говоришь, Татьяна? Сегодня — кино, завтра — театр, потом на танцульки помчишься! А что с институтом? Нет, дочь моя дорогая, если с твоей медалью я глупостей натворила, простить себе не могу, то в институт ты у меня поступишь! Как миленькая!

Виктор Викторович отложил газету и снял очки:

— Зиночка…

— Что? Что ты хочешь сказать? Слишком требую? А как иначе? Да, трудно: солнце, пляж, в кино — интересный фильм, музкомедия на гастроли приехала, в новом платье хочется показаться. Все верно. Но об этом надо пока забыть. Готовиться и готовиться к экзаменам, только это. И я буду, буду требовать, Татьяна! И не раскисай! Почему борщ не доела?

Владику стало жалко сестру. Голову наклонила, покраснела, сейчас заплачет.

— Доедай борщ!

Не заплакала Таня. Взяла ложку и, не поднимая больших серых влажных глаз, стала есть.

Зинаида Аркадьевна принесла из кухни второе и, поглядев на дочь, печально сложившую перед собой тонкие, еще слабые и чуть угловатые руки, вздохнула. Видно, сама поняла, что хватила через край.

— А ты, Виктор, — сказала она, — вместо своего пустопорожнего сочувствия, лучше подумал бы, как и чем помочь. Ты же адвокат. У тебя масса знакомых, положение. Узнай, кто в приемной комиссии.

— Зиночка, все же это…

— Господи, как тебе доверяют защиту подсудимых? Или ты все-таки приводишь какие-то убедительные аргументы суду? Приводишь, конечно, раз не выгоняют с работы. Значит, там ты стараешься, беспокоишься, а что в родном доме делается — на это тебе сто раз наплевать! Принес зарплату и довольно.

— Видишь ли…

— Я все вижу: ты равнодушен к собственным детям. Вот это, — Зинаида Аркадьевна положила руку на газету, — тебе дороже родных детей.

Перстень на безымянном пальце с продолговатым, граненым рубином сверкнул красным лучиком, и Таня, остро жалевшая отца, вдруг вспомнила о письме. На том конверте нарисован тоже какой-то драгоценный камень.