Большие гонки - Даймен Адам - Страница 12

- Чье имя я должен сообщить, сэр?

- Макальпин - ответил я, очаровательно улыбаясь.

- Прошу вас, следуйте за мной, мсье - сказал он.

Я поднялся за ним по широкой лестнице из тикового дерева, затем проследовал по коридору, увешанному небольшими картинами эпохи ренессанса, в парадную часть дома. Он провел меня через огромный салон, примерно в двести пятьдесят квадратных метров. Словно во сне я прошел мимо Ван Гога, двух Ренуаров и Гогена и через дверь-окно очутился на террасе, вид которой наводил на мысль о суете за кинокамерами.

Терраса была вымощена белым мрамором, приятно холодившем ноги. На самом краю под зонтиком от солнца с рекламой "мартини" сидел мужчина и читал газету. Я проследовал за размеренными шагами мажордома, столь размеренными и столь уверенными, что я не удивился бы, если увидел его проходящим сквозь стену, и подошли к сидевшему. Тот поднял голову и улыбнулся мне. Его глаза за притененными стеклами очков прищурились.

- Мистер Макальпин желает видеть вас, сэр - сообщил мажордом и тотчас исчез. Мужчина встал. Он был невысокого роста, лысеющий, и в общем не впечатлял. Он пожал мне руку и бросил югославскую газету, которую читал, рядом с "Правдой", "Нью-Йорк Геральд Трибун" и "Иоганессбург стар" уже лежащих рядом с креслом.

- Садитесь. Извините Малыша, он становится глуховат. Правильно ли он понял вашу фамилию?

- Да, Макальпин, - проблеял я. Он ободряюще улыбнулся.

- Я уверен, что вы желаете что-нибудь выпить. Что бы вы хотели? Стаканчик пива? Скотч? Шерри?

Я готов был согласился даже на керосин. но нуждался в чем-то бодрящем.

- Виски, пожалуйста, выдержанный скотч, если можно.

- Естественно, это гораздо мягче на вкус.

Он наклонился вперед и нажал на кнопку маленького внутреннего телефона, не замеченного мной под "Таймс", изданном на итальянском языке.

- "Чивас" для нашего гостя и "виши" для меня, малыш, пожалуйста.

Пока мы ждали наши стаканы, он внимательно и молча меня изучал. Легкая улыбка заиграла в уголках его рта. У меня было впечатление племянника, десять лет не видевшегося и желающего отчитаться об своем образе жизни. Пришел мажордом со стаканами. Я опустошил свой залпом, и он извлек откуда-то, может быть из рукава, бутылочку и налил мне ещё одну приличную порцию.

- Извините меня за бестактность вопроса, но при вас ли деньги?

Я снял часы и положил на стол.

- О, малыш, принесите, пожалуйста, что-нибудь, чтобы их открыть, сказал он громко.

Я не смог определить его голос: у него не было никакого акцента. Я не хочу сказать, что он говорит как диктор ВВС. Тембр его голоса был мягок и лишен национального колорита.

- Марки, не так ли? - продолжил он. - Надеюсь, что тот, кто вас посылал, не доверился маркам с опечатками. Такие марки очень ценны, конечно, но я всегда рассматриваю их как подделку. Правительство может отпечатать такие марки у издателей, или даже сфабриковать, так что они не будут ничего стоить. Вы приехали по заданию правительства, я думаю?

Времени на ответ он мне не оставил.

- Я вспоминаю ещё итальянцев, страдающих от первых буйств Муссолини...

Он замолчал, ибо метрдотель вернулся с инструментами часовщика. Петерс опустошил содержимое "ролекса". У него оказались маленькие руки с короткими пухленькими пальцами. На нем были светло-кремовые шорты, темнозеленая шелковая рубашка с короткими рукавами. Я понял вдруг, что физически он не производит на меня впечатления. Он был неклассифицируем, даже невидим.

Петерс высыпал марки на стол и достал маленькую лупу из кармана, чтобы внимательно их изучить. Бриз шевелил газеты, а за мной медленно дышал мажордом, подобный хорошо отлаженной машине.

- О, королева Каламита, - сказал он, изучая бесцветную даму треугольной марки, столь же поблекшей и слегка потерявшей зубчики. Сколько воспоминаний воскрешает она! Европа уже не та, с тех как на Балканах навели порядок.

Он достал бумажник из белой кожи и спрятал марки туда.

- Очень мило. Это вполне стоит оговоренной суммы. Думаю, что надо отметить это событие. Малыш, "Крейг'59", пожалуйста.

Мажордом удалился.

- У меня сомнения в стойкости качеств шампанского 59 года, год был богат на урожай, но я боюсь, что он не дал стабильных вин. Еще конечно рано говорить, что получится из лучших сортов "бордо", но я думаю, история меня рассудит. Вы мне кажетесь очень молодым. Двадцать четыре? Нет, не говорите мне этого. Вы видите, теперь судьба мира в совсем молодых руках. Это только напоминает мне о моем возрасте.

Мне трудно было определить его возраст. Я мог назвать любой от сорока до семидесяти. Его глаза под солнцезащитными очками были серы, но я думаю, он носил цветные контактные линзы. Его зубы были чудом прогресса стоматологии. Они были немного немного неровными для большей естественности. Даже его кожа была неопределима, слегка загорелая или розовая от загара, она каждый раз кажется другой. Его рот не был большим, но и не маленьким. У него не было шрамов или каких-то других отличительных черт, и даже лицо было правильным кругом.

- Малыш не только мой слуга, но и телохранитель. И не потому, что я нуждаюсь в таковом, а просто он в своей области артист старой школы. Я считаю, что по роду моей профессии необходимо следить, чтобы он был при деле. Я думаю, вам не стоит обращать внимание на его капризы. Он стареет и как все люди этого возраста достаточно тщеславен. Он хочет продемонстрировать свое умение. Сделайте вид, будто вы потрясены, иначе он будет испытывать немощность. Я могу вас уверить в скоротечности действия и это даже каким-то образом впечатляет.

Он повысил голос, видя возвращение мажордома.

- Малыш, наш юный друг спрашивает, как я охраняю свою жизнь. Можете ли вы провести демонстрационный показ?

Мажордом поставил на стол две бутылки шампанского и два фужера.

- С большим удовольствием, сэр.

Петерс порылся под газетами и достал три окрашенных в красный цвет глиняных диска около пяти сантиметров в диаметре.

- Разместите эти диски там, где хотите.

Я понял, что буду присутствовать на своего рода стрелковых упражнениях. По правде сказать, у мажордома были слишком дряблые члены, чтобы даже думать о том, чтобы держать оружие. Я расположил диски вдоль парапета на краю террасы. Один разместил в месте, где парапет стыкуется с домом, второй у мраморного пьедестала на земле, а третий - напротив дома на парапете. Я разместил их под большим углом друг к другу и на различных уровнях. Петерс улыбнулся и, взяв свой стакан с "виши", удалился метров на двенадцать по террасе. Малыш и я проследовали за ним.

Отсюда красные диски казались совсем маленькими и я надеялся, что если все то, что говорил Петерс, правда, старина не должен дать маху. Опустошив стакан, Петерс протянул его мне. Мажордом немного склонился вперед, будто ожидал какого-то сигнала. Мы стояли рядом.

- Бросьте стакан в воздух, - сказал Петерс, ободряюще улыбнувшись мне. - Не выше трех метров.

Мажордом замер, чуть заметно улыбаясь, и я дал свечу, как меня просили. Я не заметил даже выстрелов Малыша, а было какое-то движение, сопровождаемое хлопками, слившихся в один продолжительный гул. Он проделал все столь стремительно, что не видно было перемещения ствола его оружия к целям, но диски разлетелись вдребезги. Выполнив все это, он убрал осколки стекла, упавшие на плитку. Это было невероятно.

Я читал в одной воскресной газете статью о подобном человеке, который мог продырявить игральную карту в пяти точках с десятиметрового расстояния за две пятых секунды. По сравнению с Малышом это просто жалкий любитель. Я не претендую на звание чемпиона мира по стрельбе, но я различаю перемещение ствола револьвера. Если бы кто-то рассказал мне о содеянном Малышом, я бы не поверил. Я стоял под палящим солнцем с открытым ртом. Мажордом был там, с оружием в руке, все так же улыбаясь, будто предложил мне зажечь сигарету.