Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 9

Изменить размер шрифта:

«Я товарища хороню…»

Я товарища хороню.

Эту тайну я хмуро храню.

Для других он еще живой.

Для других он еще с женой,

для других еще с ним дружу,

ибо с ним в рестораны хожу

Никому я не расскажу,

никому —

что с мертвым дружу.

Говорю не с его чистотой,

а с нечистою пустотой.

И не дружеская простота —

держит рюмку в руке пустота.

Ты прости,

что тебя не браню,

не браню,

а молчком хороню.

Это что же такое,

что?

У меня не умер никто,

и немного прожито лет,

а уж стольких товарищей нет.

Май 1957

«О, как мне жаль вас — утомленные…»

В. Сякину

О, как мне жаль вас — утомленные,

во времени неощутимые

герои неосуществленные

и просто неосуществимые!

Иные, правда, жизнью будничной

живут, не думая о подвиге,

но в них таится подвиг будущий,

как взрыв таится в тихом порохе.

О, сколько тихо настрадавшихся,

чтоб все — для взрыва напроломного!

Но сколько взрывов нераздавшихся

и пороха непримененного!

Я не хочу быть ждущим порохом —

боюсь тоски и отсырения.

Вся жизнь моя да будет подвигом,

рассредоточенным во времени!

23-24 июля 1957

«Пахла станция Зима молоком и кедрами…»

Пахла станция Зима

молоком и кедрами.

Эшелонам

пастухи

с лугов махали кепками.

Шли вагоны к фронту

зачехленно,

громыхающе…

Сколько было грозных,

молчаливых верениц!

Я был в испанке синенькой,

кисточкой махающей.

С пленкою коричневой

носил я варенец.

Совал я в чью-то руку

с бледно-зеленым якорем

у горсада с клумбы

сорванный бутон

или же протягивал,

полный синей ягоды,

из консервных банок

спаянный бидон.

Солдаты

желтым сахаром

меня баловали.

Парень с зубом золотым

играл на балалайке.

Пел:

«Прощай, Сибирюшка, —

сладкий чернозем!»

Говорил:

«Садись, пацан,

к фронту подвезем!»

На фуражках звездочки,

милые,

алые…

Уходила армия,

уходила армия!

Мама подбегала,

уводила за фикусы.

Мама говорила:

«Что это за фокусы!

Куда ты собираешься?

Что ты все волнуешься?»

И предупреждала:

«Еще навоюешься!..»

За рекой Окою

ухали филины.

Про войну гражданскую

мы смотрели фильмы.

О, как я фильмы обожал —

про Щорса,

про Максима,

и был марксистом, видимо,

хотя не знал марксизма.

Я писал роман тогда,

и роман порядочный,

а на станции Зима

голод был тетрадочный.

И на уроках в дело шли,

когда бывал диктант,

«Врачебная косметика»,

Мордовцев

и Декарт.

А я был мал, но был удал,

и в этом взявши первенство,

я между строчек исписал

двухтомник Маркса — Энгельса.

Ночью,

светом обданные,

ставни дребезжали —

это эшелоны

мимо проезжали.

И писал я нечто,

еще не оцененное,

длинное,

военное,

революционное…

Июль 1957

«Лифтерше Маше под сорок…»

Лифтерше Маше под сорок.

Грызет она грустно подсолнух,

и столько в ней детской забитости

и женской кричащей забытости!

Она подружилась с Тонечкой,

белесой девочкой тощенькой,

отцом-забулдыгой замученной,

до бледности в школе заученной.

Заметил я —

робко, по-детски

поют они вместе в подъезде.

Вот слышу —

запела Тонечка.

Поет она тоненько-тоненько.

Протяжно и чисто выводит…

Ах, как у ней это выходит!

И ей подпевает Маша,

обняв ее,

будто бы мама.

Страдая поют и блаженствуя,

две грусти —

ребячья и женская.

Ах, пойте же,

пойте подольше,

еще погрустнее,

потоньше.

Пойте,

пока не устанете…

Вы никогда не узнаете,

что я,

благодарный случаю,

пение ваше слушаю,

рукою щеку подпираю

и молча вам подпеваю.

27 августа 1957