Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 66

Изменить размер шрифта:

«Обожествлять не надо даже Бога…»

Ф. Кержнеру

Обожествлять не надо даже Бога.

Он тоже человек — не царь земной.

А лжи и крови так на свете много,

что можно вздумать — он всему виной.

Не сотвори из Родины кумира,

но и не рвись в ее поводыри.

Спасибо, что она тебя вскормила,

но на коленях не благодари.

Она сама во многом виновата,

и все мы виноваты вместе с ней.

Обожествлять Россию — пошловато,

но презирать ее — еще пошлей.

2003

СУМЕРКИ ДЛИННЫЕ

Как я люблю эти сумерки длинные,

их перламутрово-пепельный цвет,

будто в ботинках с прилипшею глиною

тяжко бреду на неведомый свет.

Помню, как в сумерках, за огородами,

где мы играли, резвясь, как щенки,

у одноклассницы — рыженькой родины

родинку слизывал я со щеки.

Сумерки длинные, чуть серебристо-полынные

тянут в себя, зазывая, тревожа, маня.

Сам я забыл, как зовусь я по имени.

Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.

Нету у нашей души завершения.

Рад умереть бы, да не до того.

Что же ты, жизнь моя, так завечерилась,

будто и ноченька недалеко?

Буду когда-нибудь снова мальчишкою,

встану горой за девчачью слезу,

буду играть в деревянного чижика,

родинку чью-нибудь снова слизну!

Сумерки длинные, крики вдали журавлиные,

и над колодцем скрипит журавель у плетня.

Сам я забыл, как зовусь я по имени.

Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.

25 сентября 2003

ПАМЯТНИКИ НЕ ЭМИГРИРУЮТ

Не был мошенником, пакостником,

гением тоже навряд,

да вот придется быть памятником —

редкий я фрукт, говорят.

Горькие или игривые

сыплют вопросы подчас:

«Правда, что вы эмигрировали?

Что же вы бросили нас?»

Где мне могилу выроют?

Знаю одно — на Руси.

Памятники не эмигрируют,

как их ни поноси.

Как я там буду выглядеть:

может, как Лаокоон,

змеями сплетен и выдумок

намертво оплетен?

Или натешатся шутками,

если, парадный вполне,

стану похожим на Жукова —

грузом на слоноконе.

Маршал, не тошно от тяжести,

свойственной орденам?

Лучше пришлись бы, мне кажется,

вам фронтовые сто грамм.

Наши поэты — не ротами,

а в одиночку правы,

неблагодарную Родину

тоже спасали, как вы.

Но ненапрасно громили мы

монументальный быт.

Мраморными и гранитными

нам не по нраву быть.

В центре застыв прибульваренно,

Высоцкий — он сам не свой,

слепленный под Гагарина,

оперный, неживой.

Сколько мы набестолковили.

Даже Булата, как встарь,

чуточку подмаяковили.

Разве горлан он, главарь?

Сверстники-шестидесятники,

что ж, мы сошли насовсем,

смирненько, аккуратненько

на пьедесталы со сцен?

Сможем и без покровительства,

бремя бессмертья неся,

как-нибудь разгранититься

или размраморниться.

Не бронзоветь нам ссутуленно,

и с пьедестала во сне

Беллочка Ахмадулина

весело спрыгнет ко мне.

2003

TUCK ME IN

Во всех языках на свете,

конечно, много есть злого,

но все-таки доброго больше,

и с ним я нигде не один,

и я обожаю по-детски

простое английское слово,

пахнущее крахмалом,

шуршащее «Tuck me in…»

Я вечно был в детстве мерзлявым,

как досоветская барышня,

среди всех счастливцев не мерзших

каким-то я был не таким:

«Дует сквозь одеяло.

Ты подоткни его, бабушка…» —

это и было наше

русское «Tuck me in…»

Мой сын краем уха слышал

про Сталина

и про Берию,

в свои пятнадцать он маленький,

хотя почти исполин,

его голова в Оклахоме,

а ноги там, где «Siberia»,

и он, как ребенок, просит:

«Мамочка, tuck me in…»

Когда она засыпает,

устав от школьных тетрадок,

от двух сыновей и мужа —

от всех своих трех мужчин,

едва коснувшись губами

растрепанных мужниных прядок,

шепчет она чуть слышно

измученное «Tuck me in…»

И, подоткнув одеяло,

я глажу ее и глажу,

последнюю мою маму,

уже не без ранних седин,

но все-таки первой мамы

я ощущаю пропажу

и невозможность по-русски

ее попросить: «Tuck me in…»

Декабрь 2004