Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 64

Изменить размер шрифта:

ГОЛОС В ТЕЛЕФОННОЙ ТРУБКЕ

Если б голос можно было целовать,

я прижался бы губами к твоему,

шелестящему внутри, как целый сад,

что-то шепчущий, обняв ночную тьму.

Если б душу можно было целовать,

к ней прильнул бы, словно к лунному лучу.

Как бедны на свете те, чья цель — кровать.

Моя цель — душа твоя. Ее хочу.

Я хочу твой голос. Он — твоя душа.

По росе хочу с ним бегать босиком,

и в траве, так нежно колющей греша,

кожи голоса коснуться языком.

И наверно, в мире у тебя одной

существует — хоть про все навек забудь! —

этот голос, упоительно грудной,

тот, что втягивает в белый омут — в грудь.

15 мая 2002

Переделкино

МАТЬ-И-МАЧЕХА

Поцелуем на Пасху дарующая,

но, свои преступленья замалчивая,

обворованная и ворующая,

ты, Россия, — цветок Мать-и-мачеха.

Но добро к нам добром и воротится.

Ты — моя и гриневская Машенька,

Богородица, Пушкинородица

и, как водится, просто Русь-матушка.

Так за что ты людей и надежды

столько лет по-бандитски замачиваешь?

Если всех убийц не найдешь ты,

ты себя не найдешь, Русь-мачеха.

Сострадать иногда безнадежно.

Жить спокойней с душою роботной,

но без боли за все невозможно

быть ни матушкой и ни родиной.

Мы играем в слова, как в мячики,

но, трусливо ругаясь мастерски,

всех и вся посылаем не к мачехе,

а к чужой неповинной матери.

Июль 2002

Переделкино

АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА РЕВУЦКАЯ

Не позабыл пионерские клятвы еще,

все же немножечко поумнев.

Что за тоска меня тянет на кладбище,

русское кладбище Сен-Женевьев?

Я обожал Кочубея, Чапаева.

Есть ли моя перед ними вина,

если сейчас, как родные, читаю я

белогвардейские имена?

Я, у Совдепии — красной кормилицы —

поздно оторванный от груди,

разве повинен, дроздовцы, корниловцы,

в крови, засохшей давно позади?

У барельефа красавца деникинца,

если уж пившего — только до дна,

что-то терзает меня — ну хоть выкинься

в ночь из гостиничного окна.

Где-то на тропке, струящейся ровненько,

вдруг за рукав зацепила меня

в розочках белых колючка шиповника,

остановиться безмолвно моля.

Это сквозь войны и революции,

сквозь исторический перегной

Анастасия Петровна Ревуцкая

заговорить попыталась со мной.

Я не узнал, где ни спрашивал, — кто она.

Не из писательниц, не из актрис.

Скрыв, что ей было судьбой уготовано,

молча над нею шиповник навис.

Из Петербурга, а может, Саратова;

Может, дворянка, а может быть, нет…

Но почему она веткой царапнула,

будто на что-то ждала мой ответ?

Анастасия Петровна Ревуцкая

вот что спросила, так мягко казня:

«Что ж вы воюете, русские с русскими,

будто Гражданской войне нет конца?

Что ж вы деретесь, как малые дети,

как за игрушки, за деньги, за власть?

Что ж вы Россию все делите, делите —

так вообще она может пропасть…»

Анастасия Петровна Ревуцкая,

чувствую, каменно отяжелев,

что-то сиротское, что-то приютское

здесь, над могилами Сен-Женевьев.

Что я стою с головою повинною,

если была до меня та война?

Но из себя все могилы не выну я.

Может быть даже невинной вина.

Если бы белые красных пожизненно

вышвырнули из Крыма в Стамбул,

вдруг бы на кладбище это парижское

Врангеля внук заглянул и вздохнул.

Напоминая взаимозлодейские

кровопролития, ненависть, гнев,

тлели бы звездочки красноармейские

здесь, на надгробиях Сен-Женевьев.

Но расстреляли, наверное, ангелов,

тех, чьи застенчивые персты

тщетно пытались и красных, и Врангеля,

их примирив, для России спасти.

И над моими надеждами детскими

вдруг пролетел молодой-молодой

ангел с погонами белогвардейскими,

с красноармейской, родной мне звездой.

Анастасия Петровна Ревуцкая.

Шепот шиповника — крик тишины:

«Где же вы, ангелы, ангелы русские, —

Боже мой, как вы сегодня нужны!»

Сентябрь 2002

ЧИТАЯ РОМЕНА ГАРИ

А поцелуй — он все длится, длится,

и невозможно пошевелиться,

и разделиться уже нельзя,

когда сливаются наши лица

и переливаются глаза в глаза.

Под небом нёба, где так бездонно,

в том теплом таинстве, где ни зги,

щепками мокрыми новорожденно

друг в друга торкаются языки.

Еще немного дай поцарюю

внутри даруемого царства губ.

У смысла жизни — вкус поцелуя.

Господь, спасибо, что ты не скуп.

Тебя, любимая, я драгоценю.

С тобой мы всюду, как в свежем сене,

где пьяно-сладостная шелестня.

Дай поцелуями мне воскресенье

и поцелуями продли меня!

Ноябрь 2002

Госпиталь в Талсе