Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 37

Изменить размер шрифта:

ЕВДОКИЯ ЛОПУХИНА

Ты ли против царя заговорщица,

Евдокия Лопухина?

Ты хотела себя завороженно

протянуть ему в лапушках: «На!»

Ты хотела бы в дождик реденький

с государем ходить по грибы

и не Питером — просто Петенькой

называть, дозволяя грехи.

Ты дрожала, как будто на мостике,

над пучиною срамоты.

Больше, чем к распроклятой Монсихе,

ревновала к империи ты.

Эту ревность быстрехонько вынюхали,

зубы желтенькие востря,

словно черные крысы, инокини,

прогрызая ботфорты царя.

Сказки ревности бабьей не сказываются,

а вынашиваются, как месть.

Если бабы в политику ввязываются,

значит, бабья обиженность есть.

Ох как ты подзапуталась, Дунечка,

в заточенье оставшись ни с чем.

В политесе была ты дурочка,

а в политике — и совсем.

Ты свой крик затыкала подушкою,

билась об стену головой.

Разве заговор — бабья падучая?

Разве заговор — бабий вой?

Ты до скрежета до зубовного

доходила во вдовьем аду:

«Даже Монсиха полюбовника

завела — ну и я заведу».

Без смущения благолепного,

от отчаянья став чумной,

ты шептала майору Глебову

во грехе:

«Государь ты мой…»

Ну какая же ты заговорщица,

так ища императорских уст,

распустешная,

в горе корчащаяся

и бессмысленно верная Русь?

10 февраля 1976

ИВАНОВСКИЕ СИТЦЫ

ПОЭМА

С колыбели

голубели

у Ивана-дурака

под бровями два хитрючих,

два живучих василька.

Во веснушечной пшенице

эти цветики росли

на лице, как на землице

одураченной Руси.

Эти цветики шатали

взглядом — каждый барский дом.

Эти цветики шептали:

«Будут ягодки потом…»

Наливались,

баловались

у Ивана-дурака

два, хотя и подневольных,

колокольных кулака.

Их на гульбища и драки

зазывали кабаки,

чтоб, зверея, как собаки,

там сцеплялись кулаки,

но и даже водка-ведьма

наливала их сама

додемидовской медалью

матеревшего ума.

Были ушки на макушке

у Ивана-дурака.

А когда во рту, как тряпка,

лишь культяпка языка,

а язык воздела пика

над качаньем бердышей,

то лишить возможно крика,

но не разума ушей.

Можно в рот залезть, калеча, —

в уши хлопотней залезть.

Если нет свободы речи,

то свобода слуха есть.

А хребтина-сиротина

у Ивана-дурака

хоть синела,

да умнела

от мешка да батожка.

Можно выбить ум с мозгами

из любой башки дурной,

но не выбьешь батогами

мозг, когда он мозг спинной.

Ум рождается народный

не под чубом, не во лбу,

а в хребтине изнуренной,

во исхлестанном горбу…

Подползал во сне к Ивану

семиглавый нежный змей,

и шептал он, окаянный:

«Слишком умным быть не смей!

Всем царям и всем боярам

ум — опаснее крамол.

В башнях пыточных недаром

ум пускают на размол.

Целовальнику и свахе

ум спихни, да задарма.

Столько рощ пошло на плахи

для казнения ума!

Ум в петле и с шеей набок

выручать я не берусь.

На Руси ума не надо.

Хитрость — вот что ценит Русь.

Пусть раздето, пусть разуто —

проживи молчком, бочком.

Проживи, Иван, разумно:

с дураками — дурачком…»

А Иван с усмешкой — змею:

«Не ответствуй, змей, за Русь.

Дураком быть не сумею.

Дураком я притворюсь.

Ум не просится в огласку.

Чтоб не влипнуть мне впросак

я создам такую сказку,

где герой — Иван-дурак.

Но придурку с бубном, с пляской

ты меня не уподобь.

Эта сказка будет вязкой,

как сусанинская топь.

И о сказку русской голи

про Ивана-дурака

обломают поневоле

столько умников — рога!

Тайный ум всегда умнее,

чем умишко напоказ,

как порой вина хмельнее

в ноздри бьющий, злющий квас.

Мне мой ум, как не чужому,

говорит: „Побереги

мысли к праздничку большому,

как с ножами пироги“.

Я не стану торопиться.

Ум припрятанный остер,

как замотанный в тряпицу,

но отточенный топор.

Пусть, как я, в одежке драной

полежит он до поры,

до поры, когда Иваны —

в топоры…

Я Кощея потощее.

я беднее, чем Кощей,

но бессмертнее Кощея,

может быть, от кислых щей.

Я от хворостей не слягу —

я крестьянского ребра.

Я еще сварю на славу

бунт, как щи из топора.

Прыгну в бунт со всеми вшами,

но и выйду из котла

ведь и собственными щами

не сожжешь меня дотла.

Это тяжко — притворяться

мужичком да простачком

и опасно придуряться:

вдруг да станешь дурачком,

но зато потом заставишь

горько каяться в веках

всех, кого ты сам обставишь

и оставишь в дураках…»