Я только что прочел новую драму Л. Толстого и не могу прийти в себя от ужаса… Неужели наш народ таков, каким изображает его Л. Толстой?.. Стоит подумать еще и о том, как отзовется такое публичное представление русского сельского быта у иностранцев и за границей, где вся печать, дышащая злобою против России, хватается жадно за всякое у нас явление и раздувает иногда ничтожные или вымышленные факты в целую картину русского безобразия. Вот, скажут, как сами русские изображают быт своего народа!

К. Победоносцев — Александру III 18 февраля 1887 года

Юными надменными глазами

глядя на билет, как на пустой,

держит по — истории экзамен

граф Лев Николаевич Толстой.

Знаменит он — едок и задирист —

только тем, что граф и вертопрах,

тем, что у него орловский выезд,

тем, что у него шинель в бобрах.

Граф молчит, угрюмый, диковатый,

как волчонок худ, большеголов,

ну а перед ним дундуковатый

враг его — профессор Иванов.

Зависть к титулованным запрятав,

он от желчи собственной прокис.

Мерзок дундукизм аристократов,

но страшней плебейский дундукизм.

А от графа запахом дворянским

хлещет раздражающе, остро:

чуть одеколоном, чуть шампанским,

лошадьми, пожалуй, даже «trop»[4].

Иванов бы сам хотел так пахнуть

и, за это тайно разъярен,

«Нуте-с, что же вам подскажет память?»

графа сладко спрашивает он.

На лице плебействует сиянье —

ни полслова граф не произнес.

«Изложить великие деянья

Николая Первого» — вопрос.

Скучно повторять за трепачами.

Скучно говорить наоборот.

Пожимает граф Толстой плечами

и другой билет себе берет.

Но билеты — словно осмеянье.

Как их можно принимать всерьез?

«Изложить великие деянья

Анны Иоанновны» — вопрос.

Кто вы, составители билетов,

если, пряча столькое в тени,

о деяньях просите ответов,

а о злодеяниях — ни-ни?

Припомадят время и припудрят

и несут велеречивый вздор.

Кто сейчас историк — Пимен мудрый

или же придворный куафёр?

Как Катюшу Маслову, Россию,

разведя красивое вранье,

лживые историки растлили —

господа Нехлюдовы ее.

Но не отвернула лик фортуна, —

мы под сенью Пушкина росли.

Слава Богу, есть литература —

лучшая история Руси.

Шмыгает профессор мокроносо.

«Нуте-с, не пора ли, граф, начать?»

Граф Толстой выходит. На вопросы

граф Толстой не хочет отвечать.

И профессор нуль ему как выдаст!

Долго ждал счастливой той поры:

на тебе за твой орловский выезд,

на тебе за все твои бобры.

Нуль Толстому! Выискался гений!

Нуль Толстому! Жирный! Вуаля!

Тем, кто выше всяких измерений,

нуль поставить — праздник для нуля.

А Толстой по улицам гуляет,

отпустив орловский выезд свой,

а Толстой штиблетами гоняет

тополиный пух на мостовой.

Будут еще слава и доносы,

будут и от церкви отлучать.

Но настанет время — на вопросы

граф Толстой захочет отвечать!

А пьянчужка в драной бабьей кофте

вслед ему грозится кулаком:

«Мы еще тебя, графьеныш, к ногтю».

Эх, дурила, знал бы ты — о ком…

Лучшие из русского дворянства —

фрак ни на одном не мешковат! —

лишь играли в пьянство-дуэлянтство,

тонко соблюдая машкерад.

Были те повесы и кутилы

мудрецы в тиши библиотек.

Были в двадцать лет не инфантильны —

это вам не следующий век!

Мужиком никто не притворялся,

и, целуя бледный луч клинка,

лучшие из русского дворянства

шли на эшафот за мужика.

До сих пор над русскими полями

в заржавелый колокол небес

ветер бьет нетленными телами

дерзостных повешенных повес.

Вы не дорожили головою,

и за доблесть вечный вам почет.

Это вашей кровью голубою

наша Волга-матушка течет!

И за ваше гордое буянство —

вам, любившим тройки и цыган,

лучшие из русского дворянства, —

слава от рабочих и крестьян!

ПРОГУЛКА С СЫНОМ

Какой искристый легкий скрип

сапожек детских по снежку,

какой счастливый детский вскрик

о том, что белка на суку.

Какой пречистый Божий день,

когда с тобой ребенок твой,

и голубая его тень

скользит по снегу за тобой.

Ребенок взрослым не чета.

Он как упрек природы нам.

Жизнь без ребенка — нищета.

С ребенком — ты ребенок сам.

Глаза ребенка так блестят,

как будто в будущем гостят.

Слова ребенка так свежи,

как будто в мире нету лжи.

В ребенке дух бунтовщика.

Он словно жизнь — вся, целиком,

и дышит детская щека

морозом, солнцем, молоком.

Щека ребенка пахнет так,

как пахнет стружками верстак,

и как черемуховый сад,

и как арбуза алый взгляд,

и как пастуший козий сыр, —

как весь прекрасный вечный мир,

где так смешались яд и мед,

где тот, кто не ребенок, — мертв.

Ноябрь 1971

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 29