Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Окно выходит в белые деревья... - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 18

Изменить размер шрифта:

ДВА ГОРОДА

В. Аксенову

Я, как поезд,

что мечется столько уж лет

между городом Да

и городом Нет.

Мои нервы натянуты,

как провода,

между городом Нет

и городом Да!

Все мертво, все запутано в городе Нет.

Он похож на обитый тоской кабинет.

По утрам натирают в нем желчью паркет.

В нем диваны — из фальши, в нем стены — из бед.

В нем глядит подозрительно каждый портрет.

В нем насупился замкнуто каждый предмет.

Черта с два здесь получишь ты добрый совет,

или, скажем, привет, или белый букет.

Пишмашинки стучат под копирку ответ:

«Нет-нет-нет…

Нет-нет-нет…

Нет-нет-нет…»

А когда совершенно погасится свет,

начинают в нем призраки мрачный балет.

Черта с два —

хоть подохни —

получишь билет,

чтоб уехать из черного города Нет…

Ну, а в городе Да — жизнь, как песня дрозда.

Этот город без стен, он — подобье гнезда.

С неба просится в руки любая звезда.

Просят губы любые твоих без стыда,

бормоча еле слышно: «А, — все ерунда…» —

и сорвать себя просит, дразня, резеда,

и, мыча, молоко предлагают стада,

и ни в ком подозрения нет ни следа,

и куда ты захочешь, мгновенно туда

унесут поезда, самолеты, суда,

и, журча, как года, чуть лепечет вода:

«Да-да-да…

Да-да-да…

Да-да-да…»

Только скучно, по правде сказать, иногда,

что дается мне столько почти без труда

в разноцветно светящемся городе Да…

Пусть уж лучше мечусь

до конца моих лет

между городом Да

и городом Нет!

Пусть уж нервы натянуты,

как провода,

между городом Нет

и городом Да!

17 ноября 1963

Суханово

ЗАЧЕМ ТЫ ТАК?

Когда радист «Моряны», горбясь,

искал нам радиомаяк,

попал в приемник женский голос:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Она из Амдермы кричала

сквозь мачты, льды и лай собак,

и, словно шторм, кругом крепчало:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Давя друг друга нелюдимо,

хрустя друг другом так и сяк,

одна другой хрипели льдины:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Белуха в море зверобою

кричала, путаясь в сетях,

фонтаном крови, всей собою:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Ну, а его волна рябая

швырнула с лодки, и бедняк

шептал, бесследно погибая:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Я предаю тебя, как сволочь,

и нет мне удержу никак,

и ты меня глазами молишь:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

Ты отчужденно и ненастно глядишь —

почти уже как враг,

и я молю тебя напрасно:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

И все тревожней год от году

кричат, проламывая мрак,

душа — душе, народ — народу:

«Зачем ты так? Зачем ты так?»

12 июля 1964

«Моряна»

«В моменты кажущихся сдвигов..»

В моменты кажущихся сдвигов

не расточайте силы зря,

или по глупости запрыгав,

или по глупости хандря.

Когда с кого-то перья в драке

летят под чей-то низкий свист,

не придавайте передряге

уж чересчур высокий смысл.

И это признано не нами,

что среди громкой чепухи

спокойны предзнаменованья

и все пророчества — тихи.

25-26 октября

Переделкино

«Не тратьте время, чтобы помнить зло…»

Не тратьте время, чтобы помнить зло.

Мешает это внутренней свободе.

Мешает просто — черт возьми! — работе, —

ну, в общем, это хлопотно зело.

А помните добро, благодаря

за ласку окружающих и Бога.

На это дело, кстати говоря,

и времени уйдет не так уж много.

29 октября 1964

Переделкино

ИЗ «БРАТСКОЙ ГЭС»

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

Как во стольной Москве белокаменной

вор по улице бежит с булкой маковой.

Не страшит его сегодня самосуд.

Не до булок…

Стеньку Разина везут!

Царь бутылочку мальвазии выдаивает,

перед зеркалом свейским

прыщ выдавливает,

примеряет новый перстень-изумруд —

и на площадь…

Стеньку Разина везут!

Как за бочкой бокастой

бочоночек,

за боярыней катит боярчоночек.

Леденец зубенки весело грызут.

Нынче праздник!

Стеньку Разина везут!!

Прет купец,

треща с гороха.

Мчатся вскачь два скомороха.

Семенит ярыжка-плут…

Стеньку Разина везут!!

В струпьях все,

едва живые

старцы с вервием на вые,

что-то шамкая,

ползут…

Стеньку Разина везут!!

И срамные девки тоже,

под хмельком вскочив с рогожи,

огурцом намазав рожи,

шпарят рысью —

в ляжках зуд…

Стеньку Разина везут!

И под визг стрелецких жен,

под плевки со всех сторон

на расхристанной телеге

плыл

в рубахе белой

он.

Он молчал,

не утирался,

весь оплеванный толпой,

только горько усмехался,

усмехался над собой:

«Стенька, Стенька,

ты как ветка,

потерявшая листву.

Как в Москву хотел ты въехать!

Вот и въехал ты в Москву…

Ладно,

плюйте,

плюйте —

все же радость задарма.

Вы всегда плюете,

люди,

в тех,

кто хочет вам добра.

А добра мне так хотелось

на персидских берегах

и тогда,

когда летелось

вдоль по Волге на стругах!

Что я ведал?

Чьи-то очи,

саблю,

парус

да седло…

Я был в грамоте не очень…

Может, это подвело?

Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,

приговаривал,

ретив:

„Супротив народа вздумал!

Будешь знать, как супротив!“

Я держался,

глаз не прятал.

Кровью харкал я в ответ:

„Супротив боярства —

правда.

Супротив народа —

нет“.

От себя не отрекаюсь,

выбрав сам себе удел.

Перед вами,

люди, каюсь,

но не в том,

что дьяк хотел.

Голова моя повинна.

Вижу,

сам себя казня:

я был против —

половинно,

надо было —

до конца.

Грешен тем,

что в мире злобства

был я добрый остолоп.

Грешен тем,

что, враг холопства,

сам я малость был холоп.

Грешен тем,

что драться думал

за хорошего царя.

Нет царей хороших,

дурень…

Стенька,

гибнешь ты зазря!»

Над Москвой колокола гудут.

К месту Лобному Стеньку ведут.

Перед Стенькой,

на ветру полоща,

бьется кожаный передник палача,

а в руках у палача

над толпой

голубой топор,

как Волга, голубой.

И плывут, серебрясь,

по топору

струги,

будто чайки поутру…

И сквозь рыла,

ряшки,

хари

целовальников,

менял,

словно блики среди хмари,

Стенька

ЛИЦА

увидал.

Были в ЛИЦАХ даль и высь,

а в глазах,

угрюмо-вольных,

словно в малых тайных Волгах,

струги Стенькины неслись.

Стоит все терпеть бесслезно,

быть на дыбе,

колесе,

если рано или поздно

прорастают

ЛИЦА

грозно

у безликих на лице…

И спокойно

(не зазря он, видно, жил)

Стенька голову на плаху положил,

подбородок в край изрубленный упер

и затылком приказал:

«Давай, топор…»

Покатилась голова,

в крови горя,

прохрипела голова:

«Не зазря…»

И уже по топору не струги —

струйки,

струйки…

Что, народ стоишь, не празднуя?

Шапки в небо — и пляши!

Но застыла площадь Красная,

чуть колыша бердыши.

Стихли даже скоморохи.

Среди мертвой тишины

перескакивали блохи

с армяков

на шушуны.

Площадь что-то поняла,

площадь шапки сняла,

и ударили три раза,

клокоча,

колокола.

А от крови и чуба тяжела,

голова еще ворочалась,

жила.

С места Лобного подмоклого

туда,

где голытьба,

взгляды

письмами подметными

швыряла голова…

Суетясь,

дрожащий попик подлетел,

веки Стенькины закрыть он хотел.

Но, напружившись,

по-зверьи страшны,

оттолкнули его руку зрачки.

На царе

от этих чертовых глаз

зябко

шапка Мономаха затряслась,

и, жестоко,

не скрывая торжества,

над царем

захохотала

голова!..