Жена журавля - Несс Патрик - Страница 31

Аманда осталась одна и, прокручивая в голове их беседу, прикончила свой гамбургер. А потом — да пошло все к чертям! — и половину гамбургера Мэй.

На работе Рэйчел не только притворилась, что никакого срыва у нее не было, что неудивительно, но еще и продолжила свою кампанию по излучению вселенского дружелюбия, что несказанно поразило Аманду. И это было еще одно предупреждение, еще одна пауза, еще один повод, чтобы Аманда одумалась и перестала носить на работу свою заветную табличку.

И вот оно — происходит прямо здесь и сейчас: Рэйчел стоит перед нею, и ее глаза, точно лазеры, ощупывают наспех захлопнутый ящик стола.

— Ведь это была… — начала Рэйчел.

— Не твое собачье дело, что это было, — отрезала Аманда.

— Я еще ни одной в руках не держала.

— Не понимаю, о чем ты.

— Аманда…

— Чем я могу помочь тебе, Рэйчел?!

И тут он повторился снова, этот странный момент. Глаза Рэйчел вдруг словно вспыхнули, и она заколебалась. Затем опустила подавленный взгляд на документы в руках и медленно двинулась восвояси.

Кто ты такая, пронеслось в голове у Аманды, и что ты сделала с Рэйчел?!

Но глядя, как Рэйчел уходит прочь, опускаясь, наверное, на самое дно своего поражения, Аманда поймала себя на чувстве, определить которое ей удалось далеко не сразу. Это была жалость. Еще хуже — сопереживание. Она вдруг увидела в Рэйчел попутчика, пробирающегося через этот ужасный, враждебный ландшафт, который сама Аманда уже слишком хорошо изучила: весь этот свод правил, который существует для того, чтобы ты никогда их не выучил до конца, а значит, был обречен на вечное изгнание, сколько бы ни притворялся, что это тебе до лампочки.

При этом для Рэйчел, возможно, все было еще хуже, поскольку она действительно зубрила эти чертовы правила долгие годы, она продвинулась благодаря им, чтобы теперь — если ее срыв в ресторане не случайность — обнаружить, как они бессмысленны и пусты. Что же в таком случае должно было произойти с человеком? Если она изо всех сил пыталась подружиться с Амандой (кто бы мог подумать?) и делала это так ужасающе неуклюже, что это могло означать? Ответ на это Аманде был хорошо известен. Она действительно не любила Рэйчел — все-таки их разделяли бескрайние океаны, — однако ей удалось различить у себя в душе мостик душераздирающего сочувствия, убегающий на ту сторону.

Рэйчел была одинока. Но если Аманда знала о собственном одиночестве чуть ли не с детства, то Рэйчел, похоже, лишь теперь очнулась от спячки и впервые осознала, что всю жизнь оставалась одна.

— Рэйч? — услышала она собственный голос.

Рэйчел обернулась — глаза на мокром месте, но все еще готовая защищаться.

— Что?

Голова Аманды зависла над ящиком стола — но нет, этого она не сможет. Как ни жалко ей Рэйчел, жалости недостаточно, чтобы делиться с ней этим, не сейчас, да и вряд ли когда-либо, только не тем, что принадлежит только ей одной.

И тогда она нашла лучший выход. Зачем она это делает, Аманда не смогла бы объяснить даже самой себе, и жалела о каждом слове, срывавшемся с ее губ.

— Мой отец устраивает вечеринку, на которой познакомит всех с Кумико. Там, скорее всего, будет много ее произведений. — Она судорожно сглотнула, будто желая остановиться, но ее речь странным образом продолжилась. — Не желаешь ли заглянуть?

В одобрительной улыбке Рэйчел было много чего. Хватало там и благодарности, и радостного облегчения. Но все-таки больше всего (у Аманды упало сердце, когда она поняла это) там было торжества победительницы.

— Ты изменился, — говорит она.

— И да, — вроде бы соглашается вулкан. — И нет.

Она облетает, как всегда, по кругу небеса над его фабриками.

— Ты теперь — миротворец.

— Просто сейчас я не воюю, госпожа. А это не одно и то же.

— Но ты создаешь. Ты строишь, добавляешь что-то новое в этот мир…

— Этим и занимаются вулканы. Пока нас не приручат до состояния гор.

— Ты дразнишь меня.

— А ты насмехаешься, госпожа.

Она приземляется на заостренную крышу его фабрики. Черный дым, валящий из труб, не пачкает ей ни одежды, ни кожи. Просто облетает ее, не касаясь.

— Насмехаюсь? — переспрашивает она. — Разве?

— Мои мысли полны тобой, — говорит он. — Ты проникаешь в мои сны, но остаешься там, где до тебя не дотянуться.

— Ты проникаешь в мои сны, — говорит она твердо. — Но тебя там нет.

Вулкан улыбается, и она снова видит злобную радость в его сияющих глазах.

— Госпожа видит сны обо мне? — уточняет он.

Она опять улетает.

— Постой, госпожа! — кричит он вдогонку. — Мой дар для тебя!

Она подлетает к нему со спины — со стороны пригородных фабрик и шахт, вытеснивших народы, с которыми он когда-то воевал.

— Какой же дар я могла бы принять от тебя? — спрашивает она. — Ты — вулкан. Ты разрушаешь.

— И создаю.

— И разрушаешь снова.

— И снова создаю, госпожа. Ты знаешь, что это правда.

— Но в чем же твой дар?

— Спустись еще раз, и ты получишь его.

— Ты опасен для меня.

— Как и ты для меня, госпожа. Если я обижу тебя, ты превратишь меня в гору. Мы оба рискуем. Оба либо выживем, либо погибнем. А я хочу выжить.

Она задумывается над его словами. И спускается ниже.

— Так в чем же твой дар?

— В нежданной истине, госпожа.

Он протягивает ей руку длиной в континент, предлагая туда спуститься.

И она делает это — на долю секунды быстрее, чем хотелось бы ей самой.

Вулкан извергается, заставляя мир расколоться надвое. Фабрики, города, деревни, народы проваливаются в трещины, расползшиеся по Земле. Небеса наполняются пеплом и пламенем. Реки лавы заставляют моря вскипать. Все погружается во мрак, пожар и хаос.

— Но ты, госпожа, — говорит он ей, стоящей у него на ладони, — остаешься цела. Я не способен обидеть тебя, видишь?

Он насылает на нее волну раскаленной лавы, но та расступается и оставляет ее невредимой. Он взмахивает рукой и закручивает вокруг нее огненный вихрь, но пламя даже не касается ее кожи. Он пытается прихлопнуть ее на ладони огненным кулаком, но тот останавливается прежде, чем задевает хоть прядь на ее голове.

— Я хочу уничтожить тебя, госпожа, — говорит он, — чтобы создать тебя заново. Но не могу, несмотря на все, во что мы с тобой поверили. — Он поднимает ее выше и выше над разрушенным миром к своим зеленым-презеленым глазам. — Ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю, — отвечает она. — И мой ответ — «да», я буду твоей.

На ладони вулкана у нее под ногами прорастает трава.

Они решают создать мир заново. И назвать его их детищем — шутка, которая не нравится ни ей, ни ему, особенно когда их слова воплощаются в реальность. Он поднимает лаву, возводя новые равнины. Она посылает времена года, чтобы эти равнины остудить, засеять и озеленить.

Спариваются они яростно, но никак не могут насытиться. Его ладони хотят превратить ее в пепел и пар, а ее руки желают превратить его в груду камней, чтобы рассеять их по Земле. Но ни один из них не может причинить вреда другому. Он вынужден беспрестанно кипеть от ярости, она — столь же яростно прощать, но все усилия их бесплодны.

И все же они остаются вместе. На какое-то время.

Никто из них не перестает быть тем, кем был раньше.

Она подозревает, что он виноват в тех войнах, что портят лицо их детища, и каждый раз, когда он возвращается после отсутствия, от его лошадей пахнет огнем и кровью так, словно они доскакали до конца времен и повернули обратно.

Он же подозревает, что она дарует свое прощение другим, ибо, когда возвращается она, в ее застывших глазах читается удовлетворение, от которого она не спешит избавляться.