Вальдшнепы - де Мопассан Ги - Страница 1

Ги де Мопассан

Вальдшнепы

Вы спрашиваете, дорогая, почему я не возвращаюсь в Париж, вы удивлены и даже как будто разгневаны. Причина, которую я приведу в свое оправдание, вероятно, возмутит вас: разве охотник возвращается в Париж в дни пролета вальдшнепов?

Разумеется, я умею ценить и даже люблю городскую жизнь, которая протекает то дома, то на улице, но предпочитаю ей свободную жизнь, суровую жизнь охотника осенней порой.

Мне кажется, что в Париже я никогда не бываю на воле, ибо улицы, в сущности, не что иное, как обширные многолюдные апартаменты без потолка. Да и разве мы бываем на воздухе, когда идем по деревянному или каменному тротуару между двумя рядами зданий, где взгляд то и дело натыкается на дома, где нет ни зеленых далей, ни равнин, ни лесов? Множество прохожих теснит, толкает, приветствует нас, разговаривает с нами; и если в непогоду дождь льет на наш зонтик, этого, право же, недостаточно, чтобы почувствовать себя на лоне природы.

А здесь я остро, с наслаждением ощущаю контраст между помещением и тем, что находится за его стенами… Но не об этом мне хочется поговорить с вами.

Итак, пролетают вальдшнепы.

Надо вам сказать, что я живу в большом нормандском доме, который стоит в долине, неподалеку от речки, и хожу почти каждый день на охоту.

В иные дни я читаю, и читаю я такие сочинения, с которыми парижанам недосуг ознакомиться, книги серьезные, глубокие, любопытные, написанные честным и талантливым ученым-иностранцем, который всю жизнь изучал одну и ту же проблему и наблюдал одни и те же явления, подтверждающие влияние органов чувств на мышление человека.

Но мне хочется поговорить с вами о вальдшнепах. Итак, я остаюсь здесь с двумя друзьями, братьями д'Оржемолями, на весь охотничий сезон до первых холодов. Затем, как только грянут морозы, мы перебираемся на их ферму в Каннето, возле Фекана, ибо там имеется восхитительный лесок, божественный лесок, где отдыхают все вальдшнепы во время перелета.

Вы знаете д'Оржемолей, этих двух великанов, этих первобытных нормандцев, этих самцов из древнего и могучего племени завоевателей, которые некогда вторглись во Францию, захватили и удержали Англию, расселились по берегам Старого Света, повсюду возвели города, прокатились, подобно морской волне, по Сицилии, где оставили замечательное искусство, победили всех королей, разграбили самые неприступные города, одурачили, обвели вокруг пальца пап, несмотря на их иезуитские хитрости, ибо оказались плутоватее этих итальянских первосвященников и, главное, наплодили детей во всех частях света. Д'Оржемоли — нормандцы высшей пробы, в них все нормандское — звук голоса, интонации, склад ума, светлые волосы и глаза цвета морской воды.

Собираясь вместе, мы говорим на здешнем наречии, мы живем, думаем, действуем, как истые нормандцы, мы становимся нормандскими землевладельцами и в большей степени крестьянами, чем наши фермеры.

Вот уже две недели, как мы ждем вальдшнепов.

Каждое утро Симон, старший из братьев, говорит мне: “Э, да ветер как будто перекинулся на восток, скоро подморозит. Через два дня они прилетят”.

Зато Гаспар, младший, более рассудителен: он ждет наступления морозов, прежде чем говорить о них.

И вот, в прошлый четверг, на заре, он ворвался ко мне в спальню, крича:

— Наконец-то земля побелела! Еще два таких денька, и мы поедем в Каннето.

Действительно, два дня спустя мы отправились в Каннето. Вы, конечно, посмеялись бы, увидев нас. Нам подали странный рыдван, который мой отец велел соорудить для выезда на охоту. “Соорудить” — единственный глагол, применимый к этому передвижному монументу, или, вернее, к этому землетрясению на колесах. Чего только там нет: ящики для провизии, ящики для оружия, ящики для поклажи, клетки для собак. Все это находится под крышей; а пассажирам отведены скамейки, окруженные перилами на самом верху этой колымаги на гигантских колесах, напоминающей трехэтажный дом. Каждый залезает туда, как может, цепляясь за что попало ногами, руками, а иной раз даже зубами, ибо никакой подножки для подъема на это сооружение не предусмотрено.

Итак, нарядившись, как лапландцы, оба д'Оржемоля и я взбираемся на эту гору На нас бараньи шубы, поверх панталон натянуты длинные шерстяные чулки, а поверх чулок — гетры; на головах — черные меховые шапки, на руках — белые меховые рукавицы. Затем Жан, мой слуга, передает нам трех длинношерстных такс по кличке Пиф, Паф и Мусташ. Пиф принадлежит Симону; Паф — Гаспару, Мусташ — мне. Все три собаки похожи на маленьких шерстистых крокодилов. Они длинные, приземистые, нескладные, криволапые и до того мохнатые, что кажутся тремя желтыми кустиками. Их черные глаза едва видны под нависшими бровями, а белые клыки почти совсем скрыты бородой. Собак никогда не запирают в передвижные конуры. Каждый из нас кладет своего пса в ногах, чтобы было теплее.

И вот мы в пути, трясет отчаянно. Стоит мороз, сильный мороз. Мы довольны. Прибываем на место к пяти часам. Фермер, дядюшка Пико, ждет нас у порога. Он тоже здоровяк, не высокий, но плотный, коренастый, сильный, как дог, и хитрый, как лиса; он всегда улыбается, всегда доволен и великий мастер из всего извлекать выгоду.

Пора вальдшнепов для него большой праздник.

Обширный старый дом фермы стоит во дворе, засаженном яблонями и окруженном четырьмя рядами буков, которые круглый год сражаются с морским ветром.

Мы идем на кухню, где в нашу честь пылает яркий огонь.

Стол для нас накрыт у высокого очага; в очаге румянится на вертеле жирный цыпленок, сок с него стекает в глиняное блюдо.

Нас встречает фермерша, высокая женщина, молчаливая и очень обходительная; она вечно поглощена домашними заботами, голова ее забита делами и цифрами — ценами на зерно, на птицу, на овец, быков. Хозяйка она порядливая, степенная и строгая, ее ценят по достоинству во всей округе В глубине кухни стоит длинный стол, за который скоро сядут работники фермы: возчики, пахари, пастухи, батраки и батрачки; все эти люди будут есть молча под бдительным оком хозяйки, поглядывая на то, как мы обедаем с дядюшкой Пико, который смеха ради болтает всякую чепуху. Позднее, когда работники насытятся, тетушка Пико торопливо покончит со своей скромной трапезой одна, на уголке стола, не спуская глаз со служанки.

В обычные дни она обедает вместе со всеми.

Мы трое, д'Оржемоли и я, занимаем одну и ту же голую, побеленную известью комнату, где стоят только три наши кровати, три стула и три таза для умывания.

Гаспар всегда просыпается первый и громко играет на рожке утреннюю зарю. Через полчаса мы бываем готовы и отправляемся в путь с дядюшкой Пико, который охотится вместе с нами.

Пико предпочитает меня своим хозяевам. Почему? Да, верно, потому, что я не его хозяин. Итак, мы входим с ним в лес с правой стороны, а оба брата — с левой. Симон ведает собаками и тащит за собой всех трех на одной своре.

Ведь мы охотимся на кроликов, а не на вальдшнепов. Мы убеждены, что вальдшнепов нельзя выслеживать, что они сами должны попадаться охотнику. Случайно набредя на вальдшнепа, убиваешь его, и делу конец. А если подстерегаешь его, он ни за что тебе не встретится. До чего же бывает занятно, радостно, когда в морозном утреннем воздухе раздастся вдруг короткий выстрел и тут же по окрестностям прокатится громоподобный голос Гаспара: “Вальдшнеп! Готов!»

Но я-то хитер, я себе на уме. Подстрелив вальдшнепа, я кричу: “Кролик!”. И бурно торжествую, когда за полуденным завтраком мы достаем дичь из наших охотничьих сумок.

Итак, мы с дядюшкой Пико идем по небольшому лесу; листья медленно опадают с тихим, непрестанным шелестом, с сухим, немного грустным шелестом, ибо они отжили свой век. Холодно, легкий мороз, белой пылью припудривший траву и коричневую землю пахотных полей, пощипывает глаза, нос, уши. Но в толстой бараньей шубе мне тепло. Солнце весело светит в голубом небе, оно совсем не греет, но светит весело. Как хорошо охотиться в лесу свежим зимним утром!