Голубые капитаны - Казаков Владимир - Страница 115

Улетали не одни: по разрешению своего командования брали на борт медицинскую сестру и трех монгольских мальчиков. Их больные ноги должен был вылечить знаменитый профессор из города Кургана. Ребята — сироты. Предполагалось, что в России они останутся жить, учиться.

Такое поручение не смутило летчиков. На самолете было свободным кресло второго пилота, бортмеханик согласился лететь в кабине отсутствующего радиста, поэтому места для пассажиров хватало, и Воеводин охотно взялся за доброе дело.

Воеводин спешил, думая, что отношения с Галиной можно поправить. Самолет оторвался от бетонки рано утром, когда полупрозрачная дымка еще не очистила горизонт и горы под крыльями ровнял белесый призрачный туман.

Вскоре солнце пригрело землю, растопило туман. Турбины втягивали чистый воздух большой высоты, ровно гудели. Нос самолета медленно закрывал хребет Уан-Эйга, правое крыло чертило по озеру Хубсугул.

Медсестра, молодая чернокосая баитка, тихо сидела в большом для нее кресле. Выпуклые скулы девушки как налились с самого взлета румянцем, так и не остывали. Блескучие глаза из-под припухлых век любопытно следили за летчиками, широко распахивались при взгляде на землю. Двое мальчиков, убаюканные монотонной песней турбин, спали на мягких моторных чехлах в широкой трубе, проходящей по всему фюзеляжу от кабины радиста до кабины летчиков. А пятилетний Чаймбол, малыш с постоянно прозрачной капелькой на кончике приплюснутого носа, подогнув ноги в желтых мягких гутулах, примостился на коленях медсестры и с открытым ртом слушал музыку. Она лилась из большого пластмассового колпака, надетого на его голову дядей-летчиком.

— А ну, Чайм, повтори, как называется эта музыкальная шапка? Гермошлем. Ну, говори… гермо-шле-ем.

Мальчик сначала испугался, услышав под колпаком голос Воеводина, потом сморщил от удовольствия пипочку-нос.

— Ерма-шле, ерма-шле, эрма-шле, — с удовольствием тянул он и после каждого слова причмокивал. От большого старания четко выговаривать русское слово да и жары в кабине его лобик покрылся каплями пота, и капельку на носу медсестре пришлось вытирать почаще.

Перелетев границу, Воеводин снизил высоту. Это позволило разгерметизировать кабину, открыть форточку. Ветер загудел в дюралевом переплете окна. Чаймбол стащил с головы шлем, взъерошив на черном глянцеватом затылке волосы, начал потрошить дядин колпак: ковырять пальцем в наушниках, дергать проводку.

При подходе к трассе Москва — Пекин по указанию руководителя перелета самолет занял низший эшелон. Теперь хорошо просматривались горы, тени от облаков, прилипшие к ним. Серая нитка Большого Енисея потянулась под самолет, извиваясь по долине.

— Птичка! — закричал Чаймбол, ткнув пальчиком в направлении правой консоли, где косо скользнул орел.

Еще три горных орла маячили впереди. Самолет быстро сближался с ними.

Обычно птицы уходят с курса, но эти, отметил про себя Воеводин, что-то не торопятся упасть вниз. Их уже можно рассмотреть. Большой орлан и два поменьше. Идут клином. Плотно. Большой будто поддерживает концами крыльев маленьких. Учит летать…

В долю секунды птицы выросли до настоящих размеров. Словно притормаживая, ведущий орлан опустил хвост и, выставив сухие лапы, грудью пошел на переднее стекло кабины. Два других сыпанули в стороны.

Уходя от столкновения, Воеводин крутнул штурвал вправо и от себя. Тяжелая машина колыхнулась, опустила нос. Распахнутое тело большого орлана закрыло небо. Он мазнул крылом по остеклению и исчез за хвостом.

— Чуть не врезал! Попал в струю, закувыркался! — сообщил из кабины радиста бортмеханик.

И все-таки, почувствовав легкий удар по самолету, Воеводин понял: столкнулись с одним из маленьких. Даже крупная птица для его машины крошка. Но такая крошка, помноженная на близкую к звуковой скорость, — опасна. Если один из орланов встретился с крылом, останется только пятно на лобовой кромке. А если… Воеводин внимательно осмотрел турбинные установки: на входе левого двигателя перья и кровь.

Сначала стрелка тахометра отметила падение оборотов. Потом громко забубнила турбина, словно не могла что-то прожевать. И наконец, глухо взвыв, она выбросила клуб серого дыма.

Воеводин вырубил зажигание неисправного двигателя. Самолет дернулся влево, но, сбалансированный пилотом, вернулся на прежний курс. От бокового толчка ребята проснулись. Чаймбол залез к ним в трубу, и они устроили на чехлах веселую возню. Медсестра достала из кармашка круглое зеркало, прихорашивалась.

— Последи за аварийным, — попросил командир бортмеханика.

— За ним тянется струйка дыма.

— Что думаешь?

— Полетели лопатки. Боюсь за топливную систему.

— Порежут?

— Размолотят трубопроводы. Осколки летят быстрее пули!

В утробе двигателя есть термодатчики. При росте температуры выше допустимой они тревожно сигналят — на приборной доске загорается красное табло «пожар».

Табло уже окрасилось бордовым цветом.

— Тушу газом! — Воеводин сорвал предохранительный колпачок с кнопки тушения пожара и нажал ее. Из противопожарных баллонов в нутро турбины хлынул нейтральный газ.

— Струя дыма увеличивается. Вижу желтые проблески, товарищ командир!

— Даю эмульсию!

— Турбина прососала белые хлопья… И опять огонь!

Воеводин сообщил о происшествии руководителю перелета.

— Подключите на тушение все группы баллонов! — последовало с КДП [18].

— Сделал, но, видимо, поздно. В дыме языки пламени.

— Приземлиться можете?

— Внизу горы. Ищу площадку.

— Не рискуйте, командир, — передала земля. — Для вашей громадины там места нет. Не сможете потушить, приказываю покинуть самолет! Как поняли? Приказываю оставить машину! Повторите, как поняли?

— Понятно.

— Дайте полную квитанцию!

«Для записи на магнитофон!» — усмехнулся Воеводин и повторил:

— Вас понял. Если не задавим огонь, выпрыгнем.

Время, шедшее для Воеводина в последние сутки так медленно, еще больше съежилось. Нелепый случай будто вбил в его мозг огромный будильник, и тот отсчитывал секунды и звонил: быстрее, решай быстрее, решай!

Но Воеводин вроде бы застыл. Знал: быстро и поспешно — неодинаковые понятия. Превозмогая себя, внимательно осматривал платообразные вершины гор, искал долину. Подумывал вернуться к Большому Енисею и сесть на его воды. Нужно сесть! На медсестру, ребят и экипаж всего три парашюта. Да и можно ли детей выбросить в необжитые горы?!

Говорят, в такие опасные моменты перед человеком, как ускоренная кинолента, пролетает вся его жизнь. У летчиков так бывает редко. Не хватает времени. Не хватает времени даже на страх. И все-таки рабочие мысли Ивана Воеводина все это время имели накладку:

«Возвращаюсь через три дня целую твой Иван».

Самолет вернулся к реке Большой Енисей. Проложил над его водами широкий дымный след. Под дымом жесткие береговые укосы, извилины каменного русла. Без грома не сядешь.

— Иван Иванович! Поторопитесь! Крыло прогорит, отвалится. Заклепки уже плачут! — подал тревожный голос штурман.

Самолет полез в небо. Теперь Воеводин искал не место посадки, а поселок, стойбище, хотя бы хибарку горца, чтобы выбросить людей к людям. Его взгляд то и дело возвращался к аварийному люку в полу. Он думал, механически управляя машиной, не обращая внимания на факел за раскаленным соплом турбины. И окончательное решение созрело в тот момент, когда на берегу реки увидел поселок. Совсем маленький, всего шесть-восемь домов.

Позвал борттехника. Тот через трубу, осторожно потеснив детей, пролез в кабину летчиков и склонился к голове командира. Воеводин разговаривал с медсестрой. Она отвечала быстро, отрывисто. Он же говорил длинно, слова его были медленными, холодными, как показалось борттехнику. Техник плохо понимал монгольский язык и следил только за выражением лица девушки. Она отвечала бесстрастно, запахнув глаза напряженными желтыми веками. Дернула головой — кивнула.