Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет - Страница 45

(Типичная шутка Джона: «Надо сходить к ветеринару». — «Зачем?» Он, сгибая руки: «Что-то питоны разболелись».)

В свое время я тоже была пловчихой. Не ахти какой. Но все же. Поэтому мы с Джоном на пару тренировались в бассейне.

— О’кей, спринт! — командовал он.

И я рассекала воду что было мочи, уверенная, что руки и ноги работают быстрее, чем у Джанет Эванс, миниатюрной женщины, которая завоевала кучу медалей в 1980-х и начале 1990-х. А Джон тогда говорил:

— Нет. Я же сказал, спринт.

— А я что делаю?

— Не знаю.

Я вспоминаю об этом, глядя на наш бассейн в яркий денек летнего солнцестояния. Недавно мы с друзьями сидели возле бортика, попивали пиво, и вдруг я попросилась зайти в воду. Двое людей — теперь для этого требуются двое, если, конечно, они не такие опытные, как Джон или Стеф, — помогли мне сесть на внутренние ступеньки бассейна. Погрузившись в воду, я потягивала через соломинку пиво.

Я сидела спиной к собравшимся и потому решила лечь на живот и повернуться к ним лицом.

Только я шевельнулась, как моя голова ушла под воду и я стала захлебываться. Словно ребенок, который не умеет плавать, я почувствовала, как вода обожгла мне ноздри. Я испугалась. Открыла рот и вдохнула еще раз.

Мне не хватало сил поднять голову.

Кто-то услышал, как я булькаю. Четыре руки схватили меня и выдернули из воды.

— Я в порядке, — сказала я.

Меня вернули на ступеньки, и я продолжала сидеть ко всем спиной. Вероятно, больше я не смогу плавать.

Но я не стала во всеуслышание заявлять об этом, боясь вызвать каскад ненавистных «ах как жаль». Старалась в одиночку переварить этот факт.

С тех пор я никого не просила зайти со мной в бассейн, чтобы проверить эту гипотезу. По правде говоря, я вовсе не хочу знать правду. Что ушло, то ушло. Потерянного не воротишь. Соскользнуло, как медальон с цепочки.

И что же теперь делать? Убиваться из-за того, что больше не могу чего-то? Того, что я так любила?

Нет.

Потому что так и в сумасшедший дом угодить недолго. Если все время хотеть невозможного.

«Я сама хозяйка своего настроения. Мне решать, что чувствовать», — все время твержу я себе.

В последние годы я только и делаю, что упражняюсь в одном — в искусстве отпускать.

Раньше я регулярно ходила на занятия бикрам-йогой в местную студию, где температура в комнате была под сорок. Жара помогала расслаблять не только мышцы, но и мозг.

Йога была моим убежищем от современной жизни, которая своими темпами все больше напоминает учения китайских пожарных. Бывало, что я приходила на занятия, одолеваемая страхами, а полтора часа спустя выходила, так перемолоченная интенсивным упражнениями, что на тревогу просто не оставалось сил.

Когда я поняла, что левая рука больше ничего не держит, я отказалась смириться с потерей. Я надевала перчатку, какими пользуются штангисты, и продолжала ходить на занятия. Потом я заметила, что не могу удержать пальцы левой руки вместе. Когда я поднимала руку над головой, ее кисть напоминала звезду на елочной верхушке.

Я показала йогу моему неврологу, прямо у него в кабинете. Подняла левую ногу назад — выше, выше, выше, ухватилась за нее руками и в позе натянутого лука простояла несколько секунд — одно из самых сложных упражнений в бикрам-йоге. Я настаивала на том, что это доказывает: у меня не БАС.

Шесть месяцев спустя я не могла больше заниматься йогой и очень приуныла из-за этого.

Год спустя я как-то сказала Джону: «А ты знаешь, что я больше не могу прыгать?» — так буднично, будто речь шла о последнем походе в магазин.

Когда соседка сказала мне, что больше не хочет, чтобы я возила ее детей, я вся вскипела. Через несколько часов, все еще дрожа от негодования, я рассказала об этом Джону, и он ответил:

— Знаешь, Сьюзен, мне не очень спокойно, когда ты и с нашими ездишь.

Вот это было больно.

Два месяца спустя, сидя за рулем любимого «БМВ», я притормозила у обочины и без всяких слез и эмоций сказала Стефани:

— Знаешь, по-моему, мне больше не следует водить. Руль меня не слушается.

Принятие.

Контроль.

Помните мальчика-убийцу по имени Натаниэл Брэзилл? В 2000 году, учась в седьмом классе, он застрелил своего учителя прямо у дверей кабинета. Это произошло всего в нескольких милях от моего дома. Я была первым репортером, который посмотрел пленку видеонаблюдения, и это дело стало одним из этапных шагов моей карьеры.

Десять лет спустя я интервьюировала Брэзилла в тюрьме.

— Тюрьма не такое уж плохое место, — сказал он мне. — Даже не похоже на наказание.

Я написала об этом в «Палм-Бич пост», и многие читатели были в ужасе. Они сочли его отношение «доказательством» того, что он хладнокровный убийца.

А я назвала его отношение «стратегией выживания». Натаниэлу Брэзиллу, чтобы выжить, пришлось переосмыслить свое отношение к обстоятельствам. Тюрьма не такое уж плохое место, убедил он себя.

Так же и с плаванием: если человек плавал всю жизнь и вдруг обнаружил, что больше не может, то это вовсе не обязательно должно стать трагедией.

День рождения Обри

18 июня 2012 года, пять дней назад, был день рождения моего сына Обри. День, когда можно сделать паузу. Созерцать и гордиться. Моему Обри исполнилось одиннадцать лет.

Какие воспоминания связаны у меня с днем его рождения! Я была беременна так, что дальше некуда. Перехаживала. Срок был еще четырнадцатого, но я упросила доктора подождать с кесаревым. Я хотела дотянуть до 21-го, до дня солнцестояния. Я заранее предвкушала его будущие дни рождения, вечеринки, которые будут растягиваться до самого рассвета, до нового восхода солнца.

Восемнадцатого я весь день провела в суде. Потом пришла домой и легла отдохнуть, как вдруг трехлетняя Марина решила попрыгать на моей кровати.

— Перестань! — завопил Джон. — Ты можешь сделать маме больно.

Я встала, пошла пописать, и тут из меня хлынула вода. Мы с Джоном долго стояли над унитазом, изучая жидкость. Да, пялились прямо в унитаз и пытались прочесть в нем наше будущее.

— Может, у тебя отошли воды? — спросил он.

— Да нет, не может быть.

Я так ясно представляла себе, как именно родится мой ребенок, что перестроила реальность под свои планы. Да нет, жидкость, стекающая по моим ногам, — это же явное недержание. А комочки слизи, плавающие в туалете, — это просто… ну что-нибудь еще.

И я снова легла и стала думать о своем солнечном ребенке.

И тут начались схватки.

Марина появилась на свет через кесарево, которое мне сделали в Боготе, доставив в больницу на школьном автобусе. Я не рожала ее сама и не испытала этой страшной боли, железными тисками сжавшей теперь мой живот.

Ничто на свете не помогает увидеть реальность в ее истинном свете так быстро, как эти самые тиски. Правда, они еще наводят на жуткие мысли о стремительных родах, о том, что ребенок может пойти ножкой вперед, доктор наложит щипцы и вытянет на свет божий изуродованного младенца.

В считаные секунды мы были на ногах и мчались в больницу.

Надо сказать, что все девять месяцев мы спорили насчет имени. Джон хотел… ладно, я не помню, чего хотел Джон, но имя Обри ему точно не нравилось.

— Звучит как-то по-девчачьи, — твердил он. — Люди будут думать, что он у нас Одри.

Немного погодя я просто перестала поднимать эту тему. Но отказываться от имени все равно не собиралась. Оно было для меня важным.

Видите ли, так звали одного из моих старших двоюродных братьев. Обри Мотц Четвертый, если быть точной. У того Обри была сильнейшая гемофилия. Кровь не свертывалась, как надо. Стоило ему удариться посильнее, и у него начиналось внутреннее кровотечение.

Как-то он отправился с нами кататься на лодке, и дело закончилось госпитализацией по причине кровотечения в мозг. Думаю, именно из-за него мои родители и решили не заводить своих детей.